ИГЛЫ — ИГРЫ

— Так, это Боцман… — Начал оправдываться Кузьмич. — Мазуркевич велел пэтэушников к станкам поставить, а они ломанулись от нас как сайгаки…

— Мазуркевич пусть идёт в пень! — Раскачиваясь с носка на пятку, и глядя прямо в глаза Кузьмичу, спокойно сообщил Боцман. — Значит так, — Он извлёк и кармана величественный хронометр на массивной золотой цепи. — Через час с небольшим, я видеть перед здесь, четверть первача и поляну, поперёк себя шире. В противном случае… Ну, ты в курсе, что будет…. Да и ещё, — Боцман посмотрел в нашу сторону. — Я забираю, вот его, — Он указал на Гоги. И, пожалуй, что жидок, — Боцман ткнул пальцем в меня. — Будет за мной… Всё! Время пошло. И не слова больше не говоря, он повернулся к собранию спиной, и продолжил ворошить угли в баке.

— Но… это… Как же? … Мать! Етить! … — Пробовал возразить Кузьмич, грозя пространству кулаком, сжимавшим кепку. Но едва люди с напильниками обступили пленённых наших собратьев, Кузьмич плюнул с досады, и повёл колону идущих на х*й, в недра гремящего железом завода.

— Людоеды на х… Попали, былат в рабство…, Чучь слэм махтва. Вертел я на х*ю этот пролетариат … — Сокрушался Гоги, разыскивая в отсыревшей пачке, хоть одну сухую папиросу.

— Напрасно Вы так молодой человек. — Оторвавшись от полыхающего бака возразил Боцман. — Пролетариат — это великая сила. Способная сдвигать горы, и созидать миры. За пролетариатом — будущее! Так завещал нам Ленин, и так учит нас партия. Да продлит Аллах её дни. Впрочем, за политику вам ещё будут сказать люди пожирнее меня, а пока что, берите, лопаты, тачки, и пиздуйте по руду. И помните, здесь, как в Туркестане, тепло, страшно и басмачи кругом….

2

На серой климатической руде, сваленной в кучу, сразу за воротами цеха, лежал человек в ватнике. Он спал на спине, Положив под голову пузатый парусиновый портфель, заляпанный сургучом, и раскинув руки по сторонам. Из кармана сиреневых галифе с лампасами, торчала рифлёная рукоять нагана. Человек был изрядно пьян. Он храпел, хлюпал носом, и по временам сучил ногами во сне, так, будто ехал невесть куда на велосипеде….

Мы сделали уже чёртову уйму ходок. Сожгли дотла грёбанные халаты. Научились пить воду на бегу, как жирафы, из подвешенного к потолку чайника. Истёрли в кровь руки, словно после недельной суходрочки. И таки, да, нагрузили странным дерьмом, разъедающим кожу до кости, дощатый бункер в цеху, а эта падла, обутая в «вяленную кирзу», продолжала спать, будто пожарный. И даже, когда, механический петух, обосновавшийся в часах, на проходной, прохрипел полтора раза и упал оглушённый пудовой гирей из чистого чугуна, даже тогда, гнида не дунул в хуй, и не соизволил проснутся. Он так и лежал, нисколько не изменив позу, разве только часто и оглушительно пердел. Возвещая Граду и Миру, о скором опорожнении растревоженного желудка.

— Ой, чует моё сердце, не так здесь что-то… — Забеспокоился Гоги, наблюдая спящего. И зрачки в его глазах вдруг, приняли вертикальное положение, и из обычных, водянисто — зелёных, сделались бархатно — чёрными, исполненными магнитного блеска, и всё пожирающей пустоты. Один не верный шаг, и рискуешь исчезнуть в них навсегда.

Этот взгляд, был мне знаком с детства. Сын торговца овощами, слыл в нашей Слободе, Оракулом, потому что мог… Он многое мог… Жаль, что выяснилось это слишком поздно, когда поправить уже было ничего нельзя. И хотя трепаться про Гоги, даже среди своих не принято. Я, скажу, раз уж твёрдо решил, положить эту историю на бумагу, а там, поступайте, как вам будет угодно…