Игра

Полицейские заявили, что у них найдутся дела поважнее.

— Это самое меньшее, что я могу сделать. — Он принялся разворачивать сэндвич. — Что же все-таки случилось, Огаста? Это был бойфренд?

— Ребенок, — поправила она и быстро добавила: — Не мой. Но на мне лежала обязанность заботиться о нем.

Блум вспомнила, как ее мать стояла в открытых дверях дома, а та женщина надрывалась: «Где она? Говори, где она?»

— Огаста? — Джеймсон накрыл ладонью ее руку.

Она с трудом отогнала воспоминания.

— Извини. Об этом трудно говорить. — Она перевела дыхание. — И даже вспоминать тяжело.

Джеймсон убрал руку, и она поняла, что он советует ей не спешить.

Она помолчала минутку, собираясь с силами.

— У моей матери была подруга. Ее звали Пенни. Они знали друг друга с начальной школы. Ее дочь… — Ей понадобилась пауза, чтобы сдержать возникшие в памяти образы и сосредоточиться на фактах. — Ее дочь была на двенадцать лет младше меня. Пенни далеко не сразу удалось стать матерью. — Она помолчала. Относится ли это упоминание к сути ее рассказа? Разумеется. Когда теряешь желанного и выстраданного ребенка, это усугубляет трагедию. — У дочери Пенни возникли проблемы в школе, Пенни спросила, не могу ли я поговорить с ней. — У нее вырвался короткий сдавленный смешок. — Вот я и решила попрактиковаться в только что приобретенных навыках и покрасоваться перед моей матерью, которая не скрывала, что ставит психологов лишь на одну ступеньку выше гипнотизеров, которые ради развлечения гостей на тусовках заставляют их лаять.

В ответ на ее неловкую попытку пошутить Джеймсон издал понимающий возглас.

— Я понятия не имела, какой ущерб могла причинить.

Оба умолкли. Потом заговорил Джеймсон:

— Первая кровь на моих руках — молодого парня с одной украинской фермы. Мы заподозрили, что некая криминальная группировка пользуется той фермой для хранения оружия. Я знал, что эта группировка опасна и безжалостна, но убедил парня шпионить за ней и сотрудничать со мной. Обещал, что его старания будут вознаграждены. Я знал, что у него есть сестра, она надеялась получить британское гражданство, и я намекнул, что мог бы помочь. Его убили выстрелом в голову и вывесили труп в деревне на заборе, чтобы видели все. С тех пор я не мог спать спокойно до… честно говоря, и теперь не могу. — Он посмотрел на Блум: — Огаста, никто из нас не знает, какой ущерб мы способны причинить, когда мы молоды и неопытны.

Она взглянула на него сквозь слезы. Он ушел из МИ-6, когда очередная травма оказалась слишком острой, но никогда раньше не рассказывал ей об этом. У нее слегка прибавилось смелости.

— Я думала, что помогаю. Думала, у нас намечается прогресс. В то утро, когда все случилось, я собиралась попросить разрешения написать об этом, как о примере из практики… истории успеха.

— Нельзя винить себя за решение, которое принял другой человек.

— Мне можно. В этом случае мне как раз можно.

Блум вспомнила, как Пенни ворвалась в дом, оттолкнув ее мать, и бросилась вверх по лестнице туда, где стояла она. Приблизив лицо к ее лицу так, что расстояние между ними сократилось до нескольких дюймов, Пенни негромко прошипела голосом, полным ненависти: «Моя малышка бросилась под поезд». Вспомнила, как от этих слов она тяжело осела на ступеньку, как вся сила разом ушла из ее ног, а воздух — из легких. Пенни говорила еще что-то, кричала, но Блум слышала только пронзительный свист без слов. «Моя малышка бросилась под поезд». Она хорошо помнила, как посмотрела на свои руки. И поняла, что не чувствует пальцев. Попыталась пошевелить ими, но они лежали неподвижно, распластанные на коленях.

Ее мать подошла к ним и обняла Пенни:

— Пойдем, Пен. Пойдем со мной.

Но Пенни не уходила. И продолжала потрясать какой-то бумагой. Блум помнила, что следила взглядом за колеблющимся туда-сюда перед ней листком.

— Я тебя никогда не прощу, — повторяла Пенни.

— Огаста не виновата, Пенни. Ну, пойдем, — голос матери звучал так спокойно, словно они обсуждали погоду.

Пенни повернулась к матери.

— Да неужели? — переспросила она, протягивая бумагу ей. — Значит, не виновата?

Блум увидела, как мать взяла бумагу. Точнее, конверт. Вынула из него листок, прочитала написанное на нем и выговорила: «Боже».

Она перевела взгляд на Огасту, и в ее глазах отразилось все, чего она так и не сказала вслух: «Я разочарована. Я смущена. Мне стыдно».

Блум помнила, как взяла у матери листок, а мать наконец увела Пенни вниз по лестнице в кухню.

Только тогда Блум увидела, что написано на бумаге. Всего две строчки, но им было суждено преследовать ее всю жизнь.

Я не могу быть нормальной. И не хочу быть чудовищем.

Вы сказали, что выбирать мне. Я сделала выбор.

Глава 48

Много лет Блум запрещала себе вспоминать тот день. Со временем подробности забылись или виделись нечетко. Но теперь, когда она перебирала их, память прояснилась, из ее глубин кое-что всплыло.