Игра души

Джим быстро понял, что все бессмысленно. Люк был закрыт, поэтому крики никто не услышит. Несмотря на это, он судорожно дергал ручку, в то время как сердце твердило ему, какую страшную ошибку он совершил. Джим похлопал себя по карманам и поспешно вытащил телефон. Экран зажегся светом надежды, и Джим быстро набрал 911, чтобы попросить помощи. Связи не было. Казалось, это место предназначалось не для хранения опилок, а для того, чтобы пережить холокост.

– Твою мать! – закричал он.

Он был в шаге от того, чтобы разбить телефон об пол, но тут же понял, что айфон превратился в единственную вещь, которая связывала его с окружающим миром. Задыхаясь от отчаяния, Джим взобрался выше по лестнице и поднял телефон так высоко, как только мог, но сигнала не было. Он походил по темноте подвала, держа телефон над головой в попытке поймать сеть, но напрасно. Вокруг было так темно, что яркость экрана раздражала глаза, но фотография его дочери Оливии на обоях на секунду превратилась для него в настоящий свет в конце тоннеля.

Нужно найти или выход, или что-то, чем он сможет выбить люк. С помощью фонарика на телефоне профессор осмотрел остальную часть помещения. Здесь почти ничего не было, кроме колонн, которые поддерживали потолок, и горы опилок, падавших по трубе рядом с лестницей. Голые стены были покрыты белой штукатуркой. Джим подошел к стеллажу, чтобы проверить, нет ли там какого-нибудь инструмента, который мог бы ему помочь. На стопке консервных банок с тунцом стояла маленькая деревянная лошадка, десяти сантиметров высотой, которую, похоже, выстругали вручную. Должно быть, ее сделал мистер Роджерс, как и домик, который Джим видел наверху. Он в спешке покопался в темноте, но нашел только небольшие предметы, которые едва ли могли служить ему ломом и вряд ли помогли бы выбить люк.

– Помогите! – закричал он снова, чуть не лишившись голоса.

К его удивлению, гудение пилы резко смолкло и наступила тишина, которая почти вибрировала в ушах.

Профессор глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и вдруг опять услышал шум, который так испугал его, когда он только оказался здесь. Он застыл и задержал дыхание, прислушиваясь к звуку, исходящему от одной из стен.

Шум повторился. Он был похож на удар закрывшегося деревянного ящика. Джим стремительно повернулся и в свете телефона, никак того не ожидая, увидел крошечную белую металлическую дверь, которая доходила ему до пояса.

Он медленно подошел к ней и обнаружил, что она закрыта на стальную щеколду. В голове что-то шептало, что за этой дверью скрывается возможное спасение, но чутье подсказывало, что, если он откроет ее, все может стать еще хуже. Джим присел на корточки и аккуратно открыл щеколду, стараясь не производить шума. Профессор подумал, что дверь могла вести в дом, и, если это так, он не хотел бы, чтобы мистер Роджерс узнал о его побеге. Джим осторожно открыл дверь. Его охватил страх, когда он увидел на своей коже тусклый теплый свет, исходящий из глубины длинного коридора тех же высоты и ширины, что и дверь. Он пристально всматривался внутрь, пытаясь понять, куда вел проход и откуда исходил свет.

Вдруг из конца коридора до него донеслась какая-то мелодия. Он тут же узнал ее: это была детская песенка «Лондонский мост падает»[18]. Ее напевал нежный голос, напомнивший ему голос матери. В памяти возник образ Оливии, которая не раз пела ее, строя и ломая мост из лего. На мгновение ему показалось, что это тот тоннель, о котором говорят побывавшие на грани жизни и смерти, и в этом свете он встретится с лучшими моментами своей жизни. Возможно, это и была смерть: вспомнить то, что делало тебя счастливым, чтобы оставшуюся вечность уноситься в памяти к тому, что заставляло чувствовать себя по-настоящему живым. По мере того как Джим полз по коридору, он начал различать слова песни, однако совсем не те, что помнил. Он понял, что приближался к чему-то более худшему, чем мог представить. Голос пел:

Лондонский мост падает,
Падает, падает.
Лондонский мост падает,
Моя милая леди.

Построй его из ран и слез,

Ран и слез, ран и слез.
Построй его из ран и слез,
Моя милая леди.