Игра на двоих (СИ)

Чувствую, как мужчина берет меня за руку и ведет в сторону гостиной — я хорошо знаю собственный дом и вполне способна передвигаться самостоятельно, но мысли путаются, а потому я позволяю ментору направлять мои шаги. Едва касаясь другой рукой стен и дверей, понимаю, что мы идем в гостиную. Вскоре Хеймитч останавливается, встает сзади, кладет руки мне на плечи и, наклонившись, тихо, словно по секрету, говорит:

— Ты найдешь своего отца точно так же, как я нашел тебя той ночью в лесу. Нужно только знать, где и как искать. И верить в то, что ищешь.

За минуту до того, как ментор снимет повязку, я уже смутно догадываюсь, что увижу. Мне становится страшно — как от осознания своей правоты, так и от призрачной надежды на то, что я ошибаюсь. Умом понимаю, что отец мертв, и все слова Хеймитча — не более, чем сладкая ложь, однако какая-то часть моего сознания по-детски не желает верить в горькую правду. Я нервничаю все сильнее, но последние секунды, дарованные мне на размышления, утекают столь же стремительно, как песок сквозь пальцы. Мужчина подходит еще ближе — я вновь ощущаю тепло его тела — ослабляет узел и шепчет в унисон со мной:

— Там, где сердце.

Хеймитч снимает повязку с моего лица. Мне не остается ничего, кроме как поднять голову и встретить пристальный взгляд до боли знакомых, родных глаз. Как и в моих, в них плещется безумный страх, страх перед неизвестностью. Несколько секунд спустя я понимаю, почему Хеймитч так хотел, чтобы подопечная поверила в чудо. Потому что чудеса действительно случаются — просто не совсем так, как мы их себе представляем.

========== Глава 20. О чем молчит тишина ==========

Мысль о том, что чудеса и правда существуют, приходит чуть позже: сначала, стоит мужчине снять повязку с моих глаз, в душу ужом заползает сомнение.

— Ментор, это не мой отец. Это всего лишь мое же отражение, — в голосе проскальзывают нотки разочарования, как я ни пытаюсь его скрыть.

Однако Хеймитча не так просто сбить с толку. Он легко обнимает меня за плечи, подталкивает чуть ближе к высокому зеркалу, перед которым мы стоим, и шепчет:

— Смотри внимательнее, детка…

Сама не знаю, почему, я следую его совету и, напрягая зрение, всматриваюсь в гладкую поверхность. Но все, что вижу — тонкая, почти бестелесная девушка, с бледной кожей, сквозь которую просвечиваются голубые прожилки вен. Взгляд некогда ярко-карих глаз потускнел, и теперь они превратились в пару тлеющих, медленно угасающих угольков. Побелевшие губы сомкнуты от напряжения, между бровями залегает пара пока еще неглубоких морщинок, до боли сжатые в кулаки ладони прижаты к груди. Вдруг в моей голове вспыхивает огонек понимания, а взгляд по очереди останавливается на, казалось бы, ничем не примечательных мелочах: густые черные волосы, высокий лоб и скулы, прямой нос, длинные прямые ресницы. Все это я унаследовала от отца, и, чем больше подобных черт замечаю, тем яснее вижу перед собой его — того, кто стал невинной жертвой моего упрямства и самоуверенности.

— Видишь? — тихий, еле слышный голос ментора отдается эхом в пустой комнате. — Он жив. Он продолжает жить в тебе.

Пораженная, я продолжаю пристально смотреть в глаза своему отражению. В ту самую секунду, когда Хеймитч произносит последние слова, зеркальная поверхность становится слегка мутной; словно по воде, по ней пробегают круги. Стоит мне на мгновение отвести взгляд, а затем снова взглянуть на себя в зеркало, как я вижу не девушку-тень, но взрослого мужчину: все те же черные волосы, высокий лоб, прямой нос, тонкие, слегка изогнутые в загадочной улыбке губы. Только глаза не похожи на мои — темно-синие, цвета штормового моря. Даже после смерти обладателя в них продолжает гореть яркий огонь, тот самый, что согревал меня долгими зимними вечерами, которые мы коротали за неторопливой беседой, устроившись здесь же, в гостиной. Так странно: живые глаза на лице покойника и мертвые — на моем, на лице той, которая пока жива, пусть и мало ценит свою жизнь.

Взгляд синих глаз в полной мере выражает характер отца — склонность к бунтарству, непокорность, недоверчивость, нежелание принимать окружающий мир таким, какой он есть, независимость, стремление к свободе. И снова я узнаю его в себе, ведь те же черты присущи и мне, его дочери. Я невольно сравниваю себя и Алекса, с каждой секундой обнаруживая все более сильное сходство и невольно признавая, что ментор снова оказался прав. В следующее мгновение я слышу его голос:

— Генриетта!

Вздрогнув, оглядываюсь по сторонам, забыв о том, где нахожусь.

— Отец?