Игра на двоих (СИ)

Парень оборачивается и внимательно смотрит мне в глаза. Я думала, что понимаю окружающих меня людей и читаю их, словно книги на хорошо известные темы на понятном языке, но, похоже, сама стала открытой книгой для каждого.

— Только если бы на моем месте был Хеймитч, — отвечает он. — Мы спасем его, Генриетта. Не сомневайся.

И уходит. Вот такое странное у нас получается прощание.

— Постарайся, чтобы старик Сноу нас не заметил, ладно? — шутливо просит Рубака, пока я поправляю защитные пластины на его костюме.

Дрогнув, пальцы смыкаются вокруг клочка плотной чёрной ткани. Я дергаю мужчину на себя и, оставив между нашими лицами расстояние в пару сантиметров, еле слышно шепчу:

— Верни мне его живым.

Не знаю, чего в моем голосе больше — отчаяния или угрозы. И Рубака тоже не знает. Он обнимает меня так крепко, что становится трудно дышать.

— Обязательно.

Мужчина отстраняется первым, треплет меня по волосам и поднимается в планолет вслед за Гейлом. Они улетают, а я еще долго стою на взлетной полосе и смотрю на небо сквозь крошечное окно под потолком.

После, не теряя ни минуты, вызываем в Штаб Китнисс и Финника.

— Нам нужно снять ролик на поверхности, на развалинах Дистрикта, — поясняет Койн. — Крессида снимет на пленку нанесенный ущерб, а от солдата Эвердин требуется сказать, что мы живы и продолжаем сражаться.

На все том же экстренном собрании мы решили не говорить Китнисс о том, что спасательная операция уже началась, будучи не в силах предугадать ее реакцию. Пусть думает, будто это самый обыкновенный агитролик.

— А зачем вам я? — интересуется Одэйр, с удовольствием потягивающий кофе из высокой кружки.

— Не беспокойся, парень, — хлопает его по плечу Плутарх. — Применение найдется и тебе.

Эффи хочет позвать команду подготовки, чтобы помочь Китнисс переодеться, но я возражаю. Пусть покажется людям такой, какая есть: в мятой униформе, с распущенными волосами и легкой растерянностью в глазах.

Мы выбираемся на поверхность с фонариками в руках, замираем у входа в бункер и озадаченно оглядываемся по сторонам. Развалины залиты оранжевым светом закатного солнца и усыпаны кроваво-красными лепестками роз. Дистрикт Тринадцать истекает кровью. Порыв ветра поднимает их вверх и мы синхронно задираем головы, следя, как они водят причудливые хороводы в воздухе. Я иду вперед, вытягиваю руку и ловлю одинокий лепесток. Где-то позади раздается полузадушенный крик. Это Китнисс. Она тоже получила подарок от Президента Сноу.

Крик заканчивается слезами, рыдания переходят в истерику. Никто не знает, что сказать, как успокоить девушку. Да их, наверное, и нет, этих нужных слов. Так и не поняв, что собираюсь делать, подхожу к упавшей перед кучей лепестков Эвердин и сажусь на камень.

— Я не могу быть Сойкой-Пересмешницей, — тихо говорит она.

Она это всерьез, и мне не остается ничего, кроме как рассказать ей о нашем плане.

— Нам нужно отвлечь Сноу, понимаешь? Чем угодно! Не бойся говорить, теперь ни одно твое слово не способно причинить вред Питу.

— Прости, — девушка переходит на шепот. — Я не могу. Я устала. Я… боюсь сорваться.

Я беру девушку за руку. Меня трясет от гнева и отвращения при виде ее слабости, но на карту поставлено не просто много, а все. Хеймитч. Меня не пустили в Капитолий, но это совсем не значит, что я буду сидеть сложа руки. Я сделаю все, что в моих силах — здесь, в Тринадцатом, — чтобы спасти его.

— Мы поможем, Китнисс — оборачиваюсь в поисках съемочной группы. — Крессида!

Женщина-режиссер мгновенно оказывается рядом и в очередной раз превосходит мои ожидания. Она задает Сойке вопросы о самом личном, постепенно вынуждая ее раскрыться, обнажить все, что скрывалось под красивыми платьями и слоями макияжа. Эвердин быстро понимает ее замысел, но вместо того, чтобы сопротивляться, как всегда делала это с Цезарем, она начинает откровенничать. Одуванчик. Мальчик с хлебом. Оранжевый закат. Кастор и Поллукс включают камеры, но снимают издали, боясь спугнуть девушку.

Финнику тоже приходится быть откровенным, по-своему. На первых фразах голос дрожит, но к концу обретает все большую силу и твердость. На его лице — смесь вины и стыда, хотя преступления, о которых он говорит, совершили скорее над ним, чем с его участием. Если бы Сноу не выставил меня на торги, я бы ужаснулась, слушая изобличительную речь Одэйра. Но он сделал это и со мной, а потому сейчас я способна лишь грустно улыбаться и кивать в такт, соглашаясь с каждым словом. Не знаю, смогу ли когда-нибудь видеть в Финнике не любимый всеми секс-символ Панема, но обычного человека, страшно симпатичного и ужасно обаятельного парня, с которым познакомилась на Балу Победителей. Наверное, нет. Каждый раз при встрече с ним я буду вспоминать сегодняшний вечер и смущенно прятать глаза, страшась увидеть на его месте то маленького беззащитного мальчика, то дряхлого старика с удивительно яркими бирюзовыми глазами, как это происходит со мной сейчас.