Игра на двоих (СИ)

Хлопает входная дверь. В коридоре раздаются легкие, чуть слышные шаги. Я не оборачиваюсь: не знаю, кто это, но мне и не нужно знать. Альма Койн входит в комнату и, не говоря ни слова, садится на второй стул, что стоит сбоку от стола. Я прячу подвеску в ладони и сую ее обратно в карман.

— Тебя не было на собрании, — тихо замечает женщина.

Я надеюсь услышать в ее голосе обвинение, но тон слишком мягкий.

«А что я там забыла?»

— Я сообщила народу о результатах спасательной операции.

«Об одном мертвом Победителе вы, конечно, умолчали, чтобы не испортить статистику?»

— И это только начало. У нас большие планы и еще очень много дел впереди. Сегодня мы освободили трибутов. Дальше на очереди — Панем, ты помнишь?

«Госпожа Президент, вот только не надо вешать мне на уши ту же лапшу, которой вы столько лет кормите свой народ. У вашей лапши испортился срок годности.»

Койн не отрывает от меня выжидательного взгляда. Она говорит что-то еще, я только язвлю в ответ.

— Ты нужна нам.

«Вы не нужны мне.»

— Я понимаю, что наш старый договор больше не имеет силы, но… Мы могли бы заключить новый.

«Новый? Очень смешно. Ну, и на каких условиях? Вы убьете мою семью, если я не соглашусь вернуться в строй?»

— Разве ты не хочешь отомстить убийце своего ментора?

«Месть не вернет мне Хеймитча.»

— Ты можешь просить все, что захочешь.

«Вы не сможете дать мне то, что я хочу.»

— Я могу гораздо больше, чем ты думаешь.

«Я уже ничего не думаю.»

— Я тут написала кое-что… Новый договор. Это может тебя заинтересовать.

Она протягивает мне несколько исписанных листов бумаги, но я, даже не взглянув на идеально ровные строчки, разрываю договор и бросаю обрывки через плечо. Комната наполняется шорохами от разлетевшихся по полу белых клочьев. Вот теперь Койн недовольна. Вот теперь в её голосе слышится упрёк.

— Честное слово, Генриетта, ты как ребенок! Вцепилась в одну игрушку, забыв обо всем на свете, и не хочешь даже думать ни о чем другом!

«Хеймитч — игрушка?», — я напоминаю себе о том, что эта женщина не знает, какие отношения связывают… связывали нас.

— Ты должна заботиться не только о других, но и о себе.

«О, так вы собираетесь убить меня, если я откажусь подчиняться? Отлично. Можете начинать. Сопротивляться не буду, обещаю.»

— У тебя впереди целая жизнь. И война, которую нужно не только пережить, но и выиграть.

«Нужно? Кому? Моя война окончена. А вы… Хоть грудью на амбразуру бросайтесь, мне плевать.»

— Может, скажешь что-нибудь?

Бросаю на неё вопросительный взгляд. «Я и говорю.» Она встаёт.

— Тебе нужно время, я понимаю.

«Но у нас его нет, да?»

— Буду ждать тебя в Штабе.

«Не ждите, я не приду.»

Женщина протягивает ко мне руку, пытаясь погладить по голове. Я отшатываюсь так резко, что чуть не падаю со стула. Койн вздыхает и наконец уходит.

— Мне жаль, Генриетта. Правда жаль, — напоследок говорит она. — Я знаю, что значит терять близких.

«Возможно. Но сейчас вам жаль потерять не человека, а символ революции, о которой вы заботитесь так рьяно, словно это ваш ребёнок. Вы сами как ребенок, госпожа Президент. Только игрушки у вас более взрослые.»

Хочется спать. Разве уже ночь? Встаю из-за стола, делаю два шага в сторону, падаю на койку. Зарываюсь лицом в подушку и забываюсь глубоким сном. Засыпаю, не переставая спрашивать себя, что в Койн настоящее — показное бессердечие или глубоко спрятанная сердечность?

Я открываю глаза с ощущением, словно выбралась из глубокой ямы. Тру кончиками пальцев лоб, поднимаю голову, сажусь на смятой постели. Растерянно оглядываюсь, гадая, почему я уснула в униформе и ботинках и проснулась не по звонку будильника. А затем в голове проносится двусложное «Хей-митч», и меня с головой накрывает волна боли. Чувства возвращаются, обостряются и сводят с ума.

Плохо помню, что происходит дальше. Кажется, я громко, душераздирающе кричу, пока не охрипну, и бросаю в стену все, что попадается под руку, и бьюсь об нее сама, и выкручиваю лампочки, грязно ругаясь и поминутно дуя на обожженные пальцы, и разбиваю высокое стоячее зеркало в углу, а затем прыгаю на осколках, пытаясь раздавить их, и, наконец, не боясь порезаться, опускаюсь на пол и сворачиваюсь клубком, обхватив голову руками.

Я не знаю, где и что у меня болит, но готова на все, чтобы избавиться от боли. Она везде — пульсирующая в висках, звенящая в голове, давящая в груди, ноющая под ребрами, тянущая в животе, колющая в пальцах. Кто-то — все тот же невидимка — рвет меня на части, распиливает и ломает кости, сдирает кожу, кромсает внутренности, толкает то в холод, то в жар, выворачивает наизнанку и завязывает в узел. И не перестает повторять «ты одна, он не придет, он не вернется, никто вас не спасет, никто не поможет». Я забираюсь обратно в кровать, натягиваю одеяло на голову, сжимаюсь в комок и мечтаю уснуть, потерять сознание, умереть.

Проходит неделя. Вторая. Третья. Седьмое, восьмое, девятое и так далее сентября. Понедельник, вторник, среда и другие им подобные дни. Я теряюсь в их бесконечной серой череде. Теряюсь ото всех, от всего мира и не хочу находиться и возвращаться.