Игра на двоих (СИ)

— Молчала. Тебе кажется, будто ты говоришь, но на самом деле твои мысли так и остаются невысказанными. Мне так врач объяснил.

— Ты говорила с врачом обо мне? Зачем?

— Если ты еще не поняла, я за тебя беспокоюсь.

— Наверное, бесполезно спрашивать, почему?

Женщина молчит так долго, что я теряю всякий интерес и перестаю ждать ответа. Она о чем-то думает, я вдыхаю запах стоящей на пороге Дистрикта осени.

— Много лет назад у меня была семья, — Койн подает голос так неожиданно, что я невольно вздрагиваю, почти было забыв о ее присутствии. — Во время эпидемии они оба заразились оспой. Муж скончался через несколько дней, дочка боролась до последнего. Она так не хотела умирать. Я тоже была больна, но выжила. До сих пор не понимаю, почему я, а не они. Потеряй мир меня, никто бы ничего не потерял. А без них он утратил весь смысл.

— Как ты с этим справилась?

— У меня было много дел: я стала Президентом. Перед смертью муж успел подписать указ о назначении меня своей преемницей. Не знаю, зачем он это сделал.

— Чтобы у тебя было много дел и не было времени страдать из-за его смерти. Он оказался прав. Из тебя получился неплохой правитель.

— У него получалось лучше, я все время чувствую себя его тенью. Каждый мой день начинается с вопроса, как бы он поступил на моем месте.

Усмехнувшись, Койн добавляет:

— Видимо, мне все время нужен кто-то, о ком я могла бы заботиться. После гибели семьи пришлось выбрать на эту роль свой народ.

Наступает моя очередь смеяться:

— Кого ты пытаешься обмануть, Аль? Ты делаешь это не ради народа, но ради самой себя. Притворяешься, что заодно с повстанцами, что действуешь только в интересах революции и светлого будущего, а сама танком идешь на Капитолий, чтобы свергнуть Сноу и занять его место. Я назвала тебя неплохим правителем, потому что ты в совершенстве освоила искусство манипулировать людьми, причем так, чтобы даже самые умные из них не догадывались, для чего их используют.

— Но ты догадалась.

— Я просто не верю в человеческий альтруизм. Мы эгоисты по натуре. Заботимся только о себе и своих близких, а до остальных нам дела нет. Какое-то время я думала, что одна такая, и ругала себя за это, но однажды, оглянувшись по сторонам, поняла, что все вокруг одинаковые.

— Бывают же исключения.

— Бывают. Но только до первой настоящей угрозы жизни, до момента, когда срабатывает инстинкт самосохранения. Тогда у этих исключений два пути — вернуться к правилу или погибнуть. А умирать не хочется никому.

— Интересная философия, — Койн внимательно смотрит на меня до тех пор, пока я не умолкаю.

— Скорее, личный опыт.

Ветер срывает листья с деревьев и заставляет их водить вокруг нас свой разноцветный хоровод. Альма ловит в ладонь одинокий листок, водит пальцем по его ребристому краю и, не поднимая глаз, признается:

— Когда мужа и дочери не стало, я подумала… решила, что смогу избавить себя от новых бед, если сумею все время быть на один шаг впереди, держать под контролем все, весь мир. Тогда он не сможет причинить мне боль.

— Власть над Панемом не вернет твоих родных к жизни. Ты как охотник, который гонится за призраком.

— Знаю. Но это решение вот уже много лет заставляет меня просыпаться по утрам. Придает сил, когда кажется, что я больше не выдержу. Позволяет найти смысл даже там, где его нет.

Расстояние между нами медленно, но неумолимо сокращается. Нет больше Победительницы Голодных Игр и Президента Дистрикта-13. Есть два человека и две игры, которые они ведут. Есть две сломанные жизни и, возможно, одно будущее на двоих.

— Скучаешь по ним?

— Немного.

Я никогда не умела утешать других и теперь не знаю, что должна сказать Койн в ответ на её откровения. Все осложняется ещё и тем, что этой женщине вряд ли нужно моё сочувствие, как мне тогда, в Штабе, не понадобилось её.

— Несколько дней назад был День рождения дочки. Ей бы исполнилось восемнадцать.

Несколько дней назад Койн нарушила сложившуюся традицию и не пришла ко мне в отсек с очередной порцией новостей. Теперь я понимаю, почему.

Кажется, её история окончена, но она продолжает, отвечая на мой вопрос:

— Я вижу в тебе то саму себя, то свою дочь. Не понимаю, что перевешивает — моя сила или её желание жить. Внешне ты совсем не похожа на нас, но после первого же разговора с тобой я не могу отделаться от мысли, которая, словно ядовитая кислота разъедает меня изнутри. Вот бы та девочка не умерла. Вот бы что-то случилось, и она бесследно исчезла из Тринадцатого, а десять лет спустя вернулась…

Голос срывается. Она делает глубокий вдох и пробует снова:

— …вернулась ко мне. С другой внешностью, с другим именем, с другой историей, но с той же жаждой жизни.

По мере того, как Койн говорит, её взгляд разгорается все ярче, и я с удивлением замечаю, что глаза женщины вовсе не бесцветны. Словно после многолетней зимы грязный лёд тает, обнажая кристально-чистые воды бурной и стремительной реки, в которых совсем чуть-чуть отражается небо. Не знаю, как называется этот цвет. Он прозрачный, светло-серый и голубой.