Игра в …

Поехали бы семьей, в одном купе. Я бы пропустил сто грамм по случаю расставания с Баку и предстоящей встречи с моим селом. До утра не сомкнул бы глаз. А проснувшись, увидел бы, что мы уже на станции Даш-бурун. По мере приближения к Горадизу, все кажется мне роднее, теплее. Там живут отцовские двоюродные братья, сестры. Наконец, покажутся стога и скирды сена на околице Беюк Мерджанлы. Там – родня моей матери. Чуть дальше-Ашагы и Юхары Мараляны, еще дальше – на склоне серых холмов – Кархулу, Джафарабад. Вот они позади. Сердце у меня заходилось от нетерпения, поскорее бы увидеть родное село. Сельское приволье, воздух исцелял меня – будь какая-либо хвороба. Дышишь – не надышишься. После – урочище Чай-агзы, сады, питомник «Тохмачар» и, наконец, ниже дома Габиля – новехонькие дома Мамиша и его родни, дальше – жилища Гулу, Эйниша, переезд, где дежурил сельчанин Бегляр, дом Соны, а на отшибе – дом моего дяди, и наш собственный отчий кров. «Нэнэ»[6] моя, по обыкновению, услышав шум проходящего поезда, выйдет к воротам, – до Аракса рукой подать, – и глядела, всматривалась в вагоны, в надежде встретить кого-то из нас, сыновей, из города прибывших. Мы уехали без году неделя, а ей казалось, что вот-вот, не сегодня-завтра спозаранку кто-то родимый и прикатит по дороге железной восвояси, и она обрадуется как дитя. Мы приезжали, махали ей рукой еще из вагонов, а она, не разглядев нас, понуро плелась обратно во двор… «Не вернулись…» – думала. В глазах у нее всегда таилась дума-печаль, может, потому, что братья ее умерли еще мальцами. И нас она воспринимала и как сыновей, и как замену братьям. Часто внушала нам: «Сестрино сердечко – ранимое». И укоряла нас за холодность к нашим сестрам. Говорю, говорю, – и комок к горлу.

– У тебя же нет «нэнэ», – замечает Орхан.

Я не придаю этому значения. Для меня сейчас все в образе прошедшего времени.

Некоторое время мы идем молча.

– Отец, рассказывай, а что дальше будет, что нам встретится…

– На сей раз нас бы «нэнэ» не встретила…

Ну, хоть бы Сона-хала, Тамаша-хала… Но Сона-хала умерла, я поздно узнал, не смог поехать, проводить в последний путь… Да… так вот… приеду, бывало, напоследок окликаю Таира, Бахтияра, Хагани: готовьте удочки, крючки, на рыбалку махнем. А они спрашивают: «Мяч привез?» «Как же без мяча!» С утра, не позавтракав, бежим к Араксу, рыбку ловить… «Нэнэ» мне вдогонку кричала: «Сынок, ты бы хоть кусок хлеба съел!» Куда уж, лечу, как на крыльях.

Потом мы взошли бы на урочище Ял-оба. Проходили бы через дядин сад. Испили бы воду из родника Симузар, – холоднющая, зубы ломит… Оттуда, с гребня увала – виден Иран. Родина нашего прадеда – «Аслан-дюз». Прадед наш некогда присоединился к племени «шахсеван».[7] Двадцать лет, при власти Николая, бунтарствовал, по горам-по долам в гачагах ходил, а под конец и на Юге не ужился, подался сюда и, переходя через границу, был убит в перестрелке с казаками. Надо же так случиться: в тот самый день его дядя Фархад привез из Шуши бумагу о помиловании.

Там, на гребне же, остался заброшенный старый трактор ДТ-75, ездил на нем Тапдыг, теперь покойный. Мы, ребятня, обожали покататься на тракторе. Он ползет, как черепаха, пашет землю, а мы кейфуем.

Ну, наведались бы в сад Махмуда. Дальше покосы, я косил там траву. Вышли бы навстречу сельчане. «Добро пожаловать! Твои ли эти мальцы?» Я бы, довольный, кивал головой. Они, наклонившись, чмокнули бы вас, маленьких-удаленьких. Допустим, если осенью мы туда махнули, тогда бы виноградом полакомились из сада Мохбата. Без спросу, разрешения. А вот Билал-ами я побаивался.

Из арыка, снабжавшего подворье Гулу, я отводил воду в сад… когда жажда донимала – сбегали к коллектору, к самой кромке, на колени припав, пьем всласть… А вот тебе такую воду пить не посоветую… Мама отругает… В саду у Имрана нарвали б ягод, и смородины черной… А еще из желудей, знаешь, ожерелье делали. Спустившись по пыльной дороге с косогора, можно передохнуть в тенечке под одиноким тутовым деревом. Там у «Алы-хан-дейи» – «Канавы Алы» – копошились землекопы, черные, как черти. Я бы вас постращал: «Вот не будете учиться как следует, придется и вам париться как они…» Но это так, не всерьез. А в душе я уважал всех этих работяг, они берегли, лелеяли землю, обихаживали ее.

Повстречались бы нам мальчишки, пасущие овечек. Я бы их приветил, порасспросил, чьи они дети. Идаята ли, Видади ли, Мобиля ли, Ахлимана ли… То есть моих бывших сотоварищей… И овечек пасли, и дрались, и в прятки играли, и в «хаш-маш».

Пойдем дальше, к урочищу «Гаджи-йери». Там мы с Рауфом чуть было открытие не совершили. Хотели вырыть родничок, ковыряли, ковыряли, и проступила вода с нефтью.

– С нефтью? – удивляется Орхан.

– Но… наше «открытие» лопнуло, как мыльный пузырь. Примесь оказалась обычной соляркой от трактора.

Орхан явно разочарован таким исходом. Да и мы сами повесили носы, когда поняли, в чем дело.