Игра в Джарт

Луна светила ярко.

От тени у стены отделились еще два сгустка тьмы, двинулись к ним. Ашрас был обучен не поднимать шума – он даже не фыркал, просто потянулся к Гроссмейстеру, потерся бархатными ноздрями о щеку его. Маредид же, не скрывая беспокойства, спросил:

– Что там? Все живы?

– Твой брат…

Веселый рыцарь приложил руку к груди и коротко вздохнул – будто сердце, его глупое, честное сердце, поразила стрела.

– Он жив, жив, – торопливо заверил его Гроссмейстер. – Но поспеши. Тут дело вот в чем: сенешаль одной силой воли своей сумел противостоять чарам любезной моей девицы, и теперь…

– С неделю кровью кашлять будет, – хмуро сказала Дева Озера, засим отозвавшись о сенешале весьма грубо и в двух словах, как о человеке, не знающем в похоти удержу да притом еще живущим с другими мужчинами как кобыла с жеребцами.

– Он выбросил ее в окно, – счел нужным пояснить Гроссмейстер.

Маредид задохнулся, прикусил перчатку и сдавленно захохотал, почти повиснув на седле Ашраса. Выдохнул, распрямился. Подержал Гроссмейстеру стремя.

– Ну, слава богу, все живы – и вас спаси господь, – сказал он ровным голосом.

Усадив перед собою в седле свою девицу, Гроссмейстер наклонился к нему:

– Хохотун, ради всех богов, нижайше прошу тебя, что бы там ни было – не попадайся под мой меч. Будь так добр. Нет, поклянись мне.

– У тебя пока нет меча, – отвечал с усмешкой Маредид и хлопнул коня по крупу.

Ашрас сорвался в галоп.

21

Под луной серебрились росою спящие луга, спали сады и птицы в ветвях деревьев, дикие розы спали, сомкнув лепестки, сонно бормотали бегущие воды. Даже стук копыт Ашраса звучал тихо, глухо, словно все окрест было под властью сонных чар Девы Озера, но то были одни лишь простые чары глухой, дремучей летней ночи.

Черный, как сама тьма, жеребец нес их сквозь тьму, и ветер едва поспевал за ними, и Гроссмейстер, укутав плотнее плащом девицу свою, почти утраченное уже свое сокровище, жалел только о том, что не может укрепить свое бедное каменное сердце в грядущей утрате хоть молитвой.

Кого ни спроси, так скажут, что молитва без надежды – грех, оскорбление бога. Гроссмейстер же пребывал теперь с разгромленной душой и без всяких надежд. Едва любовь его к его девице озарила его темную, мрачную душу, как уже и приспело время возвращаться обратно во тьму.

Любовь его не была его судьбою, как и толковал ему тот безумный жонглер – да Гроссмейстер и сам знал об этом. Одна лишь смерть вела его и шла за ним, и тот проклятый клинок, пожалуй, вполне бы пришелся ему по руке. А о любви он даже мечтать не мог.

Он и не мечтал. Череда несуразных событий привела его к любви, другие мечты и о другом, тщетные попытки переиграть судьбу, случайно выбранное направление, счастливый случай – и вся любовь его была как луч солнца, скользнувший перед глазами узника в глухой темнице, и тотчас исчезнувший, оставив узника того, как и прежде, томиться в безнадежной, удушающей тьме.

Но разве стал бы узник жалеть, что, пусть и на мгновение, увидел солнце?

Гроссмейстер и не жалел – ни о любви своей, ни о своем коротком счастье.

Но в свете любви открылась ему простая и жалкая тайна: что бы там ни говорили, что бы ни болтали о нем, ничто человеческое не чуждо его каменному сердцу.

Сердце его гневалось и терзалось печалью, пребывало в унынии и терпело сердечную боль – как любое другое. И он страдал, как всякий влюбленный страдает перед разлукой с предметом своей любви, стенал и плакал в душе своей – и жестоко смеялся над собою за это.

Ну, хорош!

Кровавый демон пустыни, длань самой смерти, при жизни ставший темной, кровавой легендой, последним кошмаром павших и страшным сном живых, рыдает в душе своей как малый ребенок, не желающий остаться один в темноте.

Ашрас без колебаний направился к армейской дороге – он всегда как-то знал, умел угадать, что нужно делать, словно и в самом деле, читал мысли Гроссмейстера, и Гроссмейстер, поглощенный, казалось, горестью столь неукротимой, улыбнулся – ибо рыцарю конь себя дороже, а конь под ним был, что ни говори, на радость.

Наверху бушевал ветер, темные травы стелились за ним, волновались как море, по небу летели облака, и луна временами мелькала сквозь них, как отблеск от занесенного меча.

Остановив жеребца, Гроссмейстер обернулся на королевскую крепость.

Там трубили рога, мельтешили огни – уже подняли тревогу. Вряд ли король Вел пошлет за ним дружину. Знает, что в этот раз Гроссмейстер перебьет его рыцарей без всякой жалости. А чтобы собрать отряд побольше, требуется время.

Он гикнул, и Ашрас помчался во весь опор, ликуя и радуясь своей звериной силе. Из-под могучих копыт временами летели искры, и жеребец его летел во тьме как демон, порождение тьмы, летит во тьме.

Главное, пересечь пустошь до того, как за ними отправят погоню, и Гроссмейстер знал, что пришло время спросить ее – но все медлил.

«Рано, рано, рано», – думал он под топот копыт. Если бы девица его и в самом деле, была птицей, соколом с узорчатыми крыльями – рано было бы отпускать ее в небо.

Она не вернется.