Игра в Джарт

Солдаты явно трусили, едва передвигая ноги в траве, и рыцари не торопились (видно, крепко помнили трепку, что задал Гроссмейстер им у армейской дороги, а уж девица его и вовсе была им верная смерть).

Кто же станет торопиться навстречу смерти?

Но убивать их чести мало, а говорить с ними и вовсе толку не было. Страх гнал их вперед, и смерть поджидала повсюду: от его ли девицы, от их ли короля, если посмеют ослушаться.

Тогда Гроссмейстер, проглотив свою ярость, сделал последнюю попытку (без больших, впрочем, надежд), обратившись к своей девице:

– У меня ничего нет, – сказал он. – Ни страха, ни гордости. Ни земель, ни семьи. Ни родины, ни дома. Ни меча, ни имени – кроме того, что ты сама и дала мне. Только жизнь. Позволь же мне защитить твою жизнь ценою моей. Окажи мне хоть малую честь, и прими от меня прощальным подарком жизнь мою ради моей любви к тебе, – и с тем, склонившись к девице своей, Гроссмейстер нежно поцеловал ее белоснежный чистый лоб. – Прости за все это. Родная, беги.

– Ты идиот? – скривилась его девица (не отличавшаяся, правду говоря, особой чувствительностью сердца). – Если любишь, подари цветок, как все. Не выпендривайся.

Рыцарь придушенно хрюкнул, с трудом подавив неуместный смешок, девица же его, покачав головой, продолжала:

– Рю, ты такой дурачок, – она снова взяла его за руку. – Что за дурачок! Довольно я тебя бранила, довольно и наслушалась, как другие бранят тебя. Рыцарь с изъяном. Кровавый демон пустыни. Убийца без чести и рыцарской славы. Каких только подлых кличек не давали тебе, безымянному, как только не поносили! А ты и поверил, глупый мальчишка! Но, если не принимать в расчет той глупости (да пожалуй, ее можно отнести и к простодушию, что есть привилегия святых и героев), так прозвание тебе пристало лишь одно – Рыцарь без страха и упрека. Ты не веришь в справедливость, но поступаешь так, будто она существует. Ты верен долгу, хоть он тебе в тягость. Ты проявляешь милосердие там, где оно неуместно. И ничто не пятнает твоего честного сердца – ни страх, ни лесть, ни зависть, ни похоть, ни алчность.

– Ну, похоть… немного пятнает, – признался Гроссмейстер, силясь понять, с чего это девице его уперлось вдруг так некстати петь ему дифирамбы.

– Так ты хочешь меня? – с несносной своей прямотой спросила его девица.

– Во имя господа, девица! – расхохотавшись, воскликнул рыцарь, но потом вздохнул, решаясь, и честно ответил: – Да. Я хочу. Да.

– Тогда будет так, – сказала девица его, крепко сжав его руку. – Кто всех больше будет мной дорожить, всех меньше найдет во мне проку в нужде. И кому буду я самый верный друг, тому буду и злейший враг. И случится это лишь однажды. Во имя господа, рыцарь, с этим я клянусь тебе в верности. Теперь возьми меня. Я твоя.

– Ия клянусь, прекрасная девица, оберегать тебя от любого зла, и быть верным твоим рыцарем, и больше ничьим на свете, – тихо сказал Гроссмейстер. – Я твой.

Но даже завопи он во всю глотку, никто бы не услышал. Небеса взорвались вдруг страшным грозовым раскатом и в тот же миг разделило их спустившееся на землю облако, по виду подобное небесному ясному пламени, а щиты всех королевских рыцарей занялись огнем. И стала ночь светлее дня, и поднялся ветер, большой и дивный, и полный чудесного жара, и попадали все кругом от страха, а над озером разом воссияли семь кровавых радуг и семь золотых, и рассекла их белая молния такой яркости, что Гроссмейстер почти ослеп, и неволею закрыл глаза свои.

Когда же он открыл их, то увидел, что сжимает в левой руке огромный черный меч несказанной красоты, оружие богов и героев. Рукоять меча была из золота, навершие из серебра, и два дракона (красного золота и белого серебра) ярились на клинке его, и нелегко было глядеть на них из-за пугающего их обличья. Меч был легкий как перо, по всему, так выкованный из небесного камня, и играл в его руке как ветер, не обременяя, а словно увлекая за собой. Но Гроссмейстер нисколько видом его не обманулся и даже не так, чтобы слишком был удивлен, поскольку теперь мог признать возлюбленную свою девицу в любом обличии, и в любом обличии она была душе его любезна.

– Гвен? Гвенуфайр? – негромко позвал он, наугад выбрав из тысячи имен одно, пробуя на вкус ее истинное имя. – Милая?

И сразу тихий голос зазвучал, поплыл по воздуху туманом: не бойся, ибо ты искупил меня, назвал меня по имени моему – ты мой. Будешь ли переходить через воды, я с тобою, через реки ли, они не потопят тебя, пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя.

И запели демоны в бедной голове его, и было их столько, сколько и людей-то он никогда не видел, и каждый смеялся серебряным смехом и распевал чистым стальным голосом:

– Убей!.. Убей!.. Убей!..