Игра в классики

А сейчас я должен объяснить: когда Маноло называют Ману, это означает близость. Талита считает вполне естественным называть Маноло Ману, она не понимает, что для его друзей — это скрытое оскорбление, кровоточащая рана. Впрочем, по какому праву я… По праву блудного сына, не иначе. Кстати сказать, блудному сыну надо бы поискать себе работу, последняя ревизия имеющихся материальных средств напоминала спелеологические изыскания. Если я приму нежности бедняжки Хекрептен, которая сделает что угодно, лишь бы спать со мной, у меня будет комната, где можно жить, выглаженные рубашки и т. д. Идея ходить по домам и продавать отрезы такая же идиотская, как и любая другая, надо просто набить руку, но куда приятнее было бы войти в цирковой коллектив вместе с Маноло и Талитой. Войти в цирковой коллектив, прекрасно сказано. Вначале был цирк,[616] это стихотворение Каммингса, в котором говорится, что для создания мира Старик набрал в легкие воздуху и они раздулись как купол циркового шатра. По-испански так не скажешь. Нет, скажешь, примерно так: набрал воздуху в цирковой шатер. Так что мы примем нежности Хекрептен, она чудесная девушка, и это позволит нам жить рядом с Маноло и Талитой, поскольку, выражаясь топографическим языком, нас будут разделять две стены и тонкая воздушная прослойка. Бордель под рукой, магазин рядом, рынок в двух шагах. Подумать только — Хекрептен меня ждала. Порой происходят поразительные вещи. В любой семье есть место подвигам, вот, к примеру, этот случай, в доме Травелеров девушка узнает о моих заморских злоключениях и между тем продолжает ткать и распускать все тот же фиолетовый пуловер в ожидании своего Одиссея, одновременно работая в магазине на улице Майпу. Было бы неблагородно не ответить на притязания Хекрептен и отказать ей в ее и без того разнесчастной судьбе. Ты столько раз к цинизму прибегал / Что сей порок твоею сутью стал. ХОдиосный ХОдиссей.

Да уж, откровенно говоря, самое нелепое в нашей жизни, которую мы якобы проживаем, это ненужное общение. Мы крутимся по непересекающимся орбитам, время от времени встречаясь касанием рук, в пятиминутном разговоре, днем в беготне, вечером в опере[617] или на каком-нибудь бдении у тела, где все чувствуют себя немного более едиными, чем всегда (так и есть, но это ощущение тут же исчезает, как только кончается процедура, всех объединившая.) И в то же время живешь в убеждении, что друзья рядом с тобой, что общение существует и что согласие и несогласие между вами глубоко и неизменно. Как мы все ненавидим друг друга и не понимаем того, что любовь и нежность лишь одна из форм этой ненависти, а причина этой глубинной ненависти в том, что мы не можем найти центр, и потому остается непреодолимое пространство между мной и тобой, между этим и тем. Всякая нежность — это онтологическая отправная точка, че, в попытке овладеть чем-то неовладеваемым, и если мне хочется стать для Травелеров близким человеком под предлогом того, чтобы узнать их получше и стать для них настоящим другом, то на самом деле я просто хочу завладеть маной Ману, стать прирученным домовым Талиты, завладеть их взглядом на вещи, их настоящим и будущим, которое так отличается от моего. Откуда эта мания духовного присвоения, Орасио? Откуда эта тоска по аннексиям у тебя, который только что обрубил концы и покончил со смутой и упадком духа (а может, стоило задержаться в Монтевидео и поискать получше) в прославленной столице духовной жизни Латинской Америки? Ну и что мы имеем: с одной стороны, ты сознательно распрощался с одной из самых ярких страниц своей жизни и даже думать не позволяешь себе на том нежном языке, на котором ты с удовольствием лепетал всего лишь несколько месяцев назад; а с другой, о запутавшийся в себе идиот, ты чуть ли не в буквальном смысле в лепешку разбиваешься, чтобы сблизиться с Травелерами, стать одним из Травелеров, утвердиться среди Травелеров, даже в цирк к ним пролезть (вряд ли директор захочет дать мне работу, так что придется серьезно подумать, не переодеться ли мне матросом, который привозит на продажу отрезы тканей сеньорам на платья). Вот дурак-то. Посмотрим теперь, станешь ли ты снова сеять смятение в рядах, раз уж ты появляешься только для того, чтобы портить жизнь порядочным людям. Когда-то мне рассказывали об одном типе, который считал себя Иудой и по этой причине вел собачью жизнь, принадлежа к высшим слоям буэнос-айресского общества. Не надо быть тщеславными. Ты всего-навсего вкрадчивый инквизитор, как однажды ночью тебе совершенно правильно это заметили. Взгляните, сеньора, на этот отрез. Шестьдесят пять песо за метр, только ради вас. Вашему му… простите, вашему супругу непременно понравится, когда он вернется из… простите, с работы. Он на стенку полезет от радости, поверьте мне, слово матроса с «Вифлеемской реки». Что делать, маленькая контрабанда ради приработка, малыш у меня рахитом болеет, а же… простите, супруга шьет для одного ателье, надо помочь ей, сами понимаете.

(-40)

79