Игра в классики

Для такого читателя, для mon semblable, mon frère,[621] комический роман (а что такое „Улисс“?[622]) должен быть похожим на сон, где за пределами того обычного, что происходит, мы чувствуем нагруженность чем-то более серьезным, во что не всегда умеем проникнуть. В этом смысле комический роман должен обладать образцовым целомудрием; он не обманывает читателя, не погоняет его, словно взнузданную лошадь, своими эмоциями или намерениями, но дает ему что-то вроде податливой глины, некую начальную разработку, содержащую в себе признаки, присущие всем людям вообще, а не какому-то отдельному индивидууму. Или, лучше сказать, дает фасад с окнами и дверями, за которым кроется тайна, которую читателю-соучастнику предстоит отыскать (в этом его соучастие) и которую он может так и не раскрыть (в этом его сопереживание). То, что автор подобного романа может достичь для себя самого, повторится (возможно, в преувеличенном объеме, и это замечательно) в читателе. Что касается читателя-самки, он, возможно, остановится перед фасадом, известно ведь, что фасады бывают необыкновенно красивыми и весьма trompe l’œil,[623] и что перед ними могут разворачиваться, ко всеобщему удовольствию, и комедии, и трагедии о так называемом honnête homme.[624] И все будут довольны, а кто против — чтоб заболеть ему бери-бери[625]».

(-22)

80

Когда я заканчиваю стричь ногти или мыть голову или вот сейчас, например, когда я пишу, я чувствую урчание в желудке, и меня охватывает такое ощущение, словно мое тело осталось где-то позади меня (я не впадаю в дуализм, просто делаю различие между собой и моими ногтями) и что с моим телом вообще что-то не то, не то мне его мало, не то слишком много (как посмотреть).

Или по-другому: мне кажется, мы заслуживаем лучшего механизма. Психоанализ показывает, что созерцание своего тела приводит к ранним комплексам. (Вот и Сартр в самом факте того, что женщину «протыкают», видит экзистенциальное противоречие, которое определяет всю ее жизнь.) Больно думать, что мы как бы ушли вперед от собственного тела, но это опережение является и ошибкой, и препятствием, и скорее всего чем-то бесполезным, поскольку эти ногти, этот пупок, я хочу сказать, другое, что почти невозможно объяснить: что «душа» (мое я-не-ногти) — это душа тела, которое не существует. Когда-то, возможно, душа подтолкнула человека в процессе его телесной эволюции, но потом она устала его теребить и продолжает путь одна. Едва сделает пару шагов, тут же душа и разрывается, ой-ой, поскольку ее настоящее тело не существует, ничто ее не держит, вот она и падает, шлеп.

Бедняжка возвращается домой, и т. д., но только это не то, что я… В конце-то концов.

Долгий разговор с Травелером о безумии. Заговорили о снах, и оба почти одновременно заметили, что сновидения определенной структуры вполне могли бы сойти за обычное безумие, если бы они продлились наяву. В снах нам дается бесплатная возможность потренировать наши способности к безумию. В то же время мы решили, что любое безумие есть зафиксировавшийся сон.

Народная мудрость: «Да он с ума спятил, грезит наяву…»

(-46)

81

Согласно Аристофану, софистам присуще изобретать новые рассуждения.[626]

Попробуем же изобрести новые страсти или воспроизведем старые с равной силой.

Еще раз анализирую это заключение, корнями уходящее к Паскалю: подлинная вера лежит между суеверием и отрицанием веры.

Хосе Лесама Лима. Научные заметки из Гаваны

(-74)

82

Мореллиана