Игра в классики

И так, оттолкнувшись от feuille en aiguille,[632] я думаю о том особенном состоянии, когда всего лишь на момент мы угадываем в пространстве невидимые лампы и листья, чувствуем, что они есть, где-то тут, рядом, за пределами видимого. Это так просто, любое возбуждение или депрессия подталкивают меня к состоянию, благоприятному для

я бы назвал его паравидением

иначе говоря (самое плохое как раз то, что надо говорить)

способность на секунду как бы уйти от себя, чтобы вдруг попытаться понять себя извне или изнутри, но в другом плане,

как будто я — это тот, кто смотрит на меня (нет, лучше — потому что на самом деле я себя не вижу — как будто кто-то проживает за меня эти мгновения).

Это длится так недолго, длиной в пару шагов, когда я иду по улице или когда делаю глубокий вдох (иногда, когда я просыпаюсь, чуть дольше, и тогда это сказочное ощущение),

и в этот момент я знаю, что я такое, потому что я точно знаю, что я не что иное, как это (и что я очень скоро ухитрюсь снова этого не знать). Однако не существует такого слова, которое определило бы материю, соединяющую слово и чистое видение в единый блок. Невозможно точно и объективно определить это несовершенство, которое мне удалось уловить и которое было отсутствием в чистом виде, или ошибкой в чистом виде, или недостаточностью в чистом виде, в общем,

неизвестно, чем, чем.

Попытка по-другому сказать то же самое: Когда это приходит, уже не я смотрю на мир, от себя — к нему, но я сам на секунду становлюсь миром, тем, что вне меня, всем остальным, что на меня смотрит. Я вижу себя таким, каким могут видеть меня другие. Это трудно переоценить: поэтому это и длится так недолго. Я способен измерить собственное несовершенство, заметить все то, что мы, по нашей ущербности или неспособности, не можем видеть. Я вижу то, чем я не являюсь. Например (я выстраиваю это уже по возвращении, но исходит это оттуда): есть огромные пространства, которых я не достигал никогда, а то, чего не знаешь, не существует. Страстное желание бежать куда-то, войти в какой-то дом, в какую-ту лавку, вскочить в какой-то поезд, проглотить всего Жуандо,[633] понять немецкий, узнать, что такое Аурангабад…[634] Жалкие, локальные примеры, но они могут дать общее представление об идее (если это идея).

Еще одна попытка сказать то же самое: Несовершенство ощущается скорее как бедность интуиции, нежели как недостаточность опыта. В самом деле, меня не слишком расстраивает тот факт, что я не прочел всего Жуандо, печаль моя оттого, что за такую короткую жизнь мне не вместить всех библиотек на свете, и так далее. Недостаточность опыта неизбежна, если я читаю Джойса, я автоматически жертвую какой-то другой книгой, и наоборот, и так без конца. Ощущение недостаточности наиболее остро, когда

Немного похоже вот на что: в воздухе вокруг твоей головы, твоего взгляда прочерчены некие линии,

за ними зоны, недоступные для твоих глаз, твоего обоняния, твоего вкуса,

то есть существуют некие ограничители в пространстве, которое вне тебя,

и ты не можешь ступить за эти ограничители, хотя тебе уже кажется, что ты полностью овладел каким-то знанием, а знание это словно айсберг, на поверхности видна лишь частица, а вся его огромная суть за пределами твоего проникновения, картина, похожая на гибель «Титаника». Хетот Холивейра вечно с хетими примерами.

Поговорим серьезно. Осип не увидел сухих листьев на лампе просто потому, что его ограничители располагаются до понимания того, что означает эта лампа. А Этьену ничего не стоит их увидеть, но зато его ограничители не позволили ему увидеть, что мне очень горько и я не представляю, как мне быть во всей этой истории с Полой. Осип это тут же понял и дал мне понять, что понял. И так мы все. Я представляю себе человека в виде амебы, которая протягивает щупальца, чтобы достать и схватить свою пищу. Щупальца бывают длинные и короткие, они двигаются, описывают круги. В один прекрасный день характер движений устанавливается (это называют зрелостью, когда сам себе голова). С одной стороны, достает далеко, с другой — не видит лампы у себя перед глазами. И тут уж ничего не поделаешь, как говорят уголовники: кому где отколется. И таким образом, человек живет себе, будучи вполне убежден, что ничто интересное не ускользнет от него, до тех пор пока внезапно не отскочит в сторону и ему не покажут на секунду, к счастью такую короткую, что он не успевает понять, что это было,

покажут, что существование его частично, а щупальца неправильные,

вселят подозрение, что там, дальше, где сейчас я вижу только чистый воздух,

или что в этой неопределенности, на этом перекрестке выбора,

я сам, в той, иной реальности, которая мне неизвестна,

я напрасно жду и надеюсь.

(Suite)[635]