Игра в классики

Сверхученые записи Морелли: «Попытаться написать roman comique[618] таким образом, чтобы текст отражал другую шкалу ценностей, и участвовать тем самым во всей этой антропофонии, в которую мы продолжаем верить. Пожалуй, в рамках обычного романа такой поиск невозможен, читатель ограничен его пространством, тем более определенным, чем талантливее автор. Он вынужден резко тормозить на разных уровнях в плане драматическом, психологическом, трагическом, сатирическом или политическом. В противоположность этому попытаться написать книгу, которая не вцеплялась бы в читателя, но делала бы его невольным соучастником, тихо нашептывая ему о том, что кроме обычных путей бывает и нечто эзотерическое. Массовое чтение, рассчитанное на читателя-самку (который при этом не уйдет дальше нескольких первых страниц, начисто запутается, будет шокирован и станет проклинать себя за выброшенные деньги), в котором, однако, будут смутно угадываться признаки чтения избирательного.

Провоцировать, слепить текст будто бы неряшливый, бессвязный, неконгруэнтный, антироманический (но не антиромантический). Не запрещая себе использовать великие достижения этого жанра, когда того требует ситуация, однако всегда помня совет Андре Жида: Ne jamais profiter de l’élan acquis.[619] Как любое создание западной культуры, роман довольствуется установленными нормами. Решительно противостоять им, найти способ уйти от них и для этого срубить под корень всю системную конструкцию характеров и ситуаций. Приемы: ирония, непрестанная самоирония, неконгруэнтность, безудержная игра воображения.

Попытка такого рода есть фактический отказ от литературы; отказ частичный, поскольку она опирается на слово, но она должна скрывать в себе этот отказ в каждой операции, которую предпринимают автор и читатель. То есть использовать роман, как используют револьвер, чтобы поддержать мир, поменяв таким образом его знак. Взять от литературы ее назначение быть живым мостиком от человека к человеку, которое в трактате или эссе сохраняется только для специалистов. Повествование, которое не стало бы предлогом для передачи „послания“ (не бывает посланий, есть только посланники, они сами и есть послание, так же как любовь — это тот, кто любит); повествование, которое служит коагулянтом человеческих жизней, катализатором запутанных и малопонятных представлений, от которого достается в первую очередь тому, кто пишет, — вот что такое написать эту книгу как антироман, потому что установленные нормы неизбежно оставляют за рамками малейшие признаки того, что могло бы превратить нас в посланцев, приблизить нас к нашему пределу, нас, которые пока еще так от этого далеки.

Странным образом автор создает себя сам через свое произведение. Если в этом месиве, которое есть прожитый день, погружение в существование, мы хотим найти эффективно работающие ценности, которые приведут нас наконец к тому, что мы услышим друг друга, то что тогда делать с чистым разумом,[620] со здравомыслящим здравым смыслом? Со времен античной Греции до сегодняшнего дня диалектическое мышление располагало достаточным временем, чтобы это принесло свои плоды. И мы поедаем эти плоды, они прекрасны на вкус, правда кишат радиоактивными элементами. Но вот сейчас-то, в конце банкета, что же это мы все такие невеселые, братья мои по одна тысяча девятьсот пятьдесят какому-то году?»

Еще одна запись, видимо в дополнение:

«Положение читателя. Вообще говоря, каждый романист ждет от своего читателя, что тот поймет его, учитывая собственный жизненный опыт, или воспримет написанное как своего рода послание, которое глубоко заденет его душу. Писатель-романтик хочет, чтобы его поняли через него самого или через его героев; писатель-классик стремится научить, оставить свой след в истории.

Третья возможность: сделать читателя своим соучастником, товарищем и попутчиком. Объединить того и другого одновременностью, поскольку чтение уничтожает время, в которое живет читатель, и переносит его во времена автора. Таким образом, читатель может стать соучастником и сопереживателем авторского опыта, в тот же момент и в той же форме. Любые эстетические ухищрения в этом случае бесполезны: важен только материал, причем в процессе его вынашивания, непосредственный жизненный опыт (который передается через слово, конечно, однако через слово, как можно меньше нагруженное эстетически; вот тогда получится „комический“ роман с его антиградациями, иронией и прочими знаками-указателями, которые ведут к чему-то совершенно иному).