Читаем Игра в классики полностью

— Душа моя, — сказал Рональд, — помолчи секунду, чтобы мы могли понять, чья это поступь. Да, это король красок, это Этьен, великая бестия Апокалипсиса.

«Как он спокойно все принял, — подумал Оливейра. — Лекарство Рокамадуру полагалось, кажется, в два часа. У нас еще больше часа». Он не понимал и не хотел понимать, зачем нужна эта отсрочка, отрицание того, что уже известно. Отрицание, отрицательный… «Да, все равно что отрицание той действительности, какой-она-должна-быть, то есть… Не впадай в метафизику, Орасио. Alas, poor Yorick, ça suffit.[340] Раз я не могу этого избежать, мне кажется, будет лучше, если мы включим свет и выпустим это известие, как голубя. Отрицание. Полная инверсия… Скорее это он один тут живой, а мы все умерли. Напрашивается простое предположение: он убил нас за то, что мы повинны в его смерти. Повинны, то есть являемся пособниками определенного положения вещей… Ох, мой дорогой, куда тебя занесло, ты как осел, у которого перед носом размахивают морковкой. Это и правда Этьен, не кто иной, как он, великая бестия от живописи».

— Он выжил, — сказал Этьен. — Сукин сын, у него больше жизней, чем у Цезаря Борджиа. Вот уж действительно, что значит вовремя поблевать…

— Расскажи, расскажи, — сказала Бэбс.

— Промывание желудка, клизмы из чего-то там, не знаю из чего, уколы во все места, кровать на пружинах, чтобы голову держать книзу. Он выблевал все меню ресторана «Орест», где он, видимо, обедал. Ужас, что было, вплоть до виноградных листьев, чем-то фаршированных. Вы себе представляете, как я вымок?

— Есть горячий кофе, — сказал Рональд. — А также напиток под названием канья, отвратительный.

Этьен фыркнул, бросил плащ в угол и подошел поближе к печке.

— Как малыш, Люсия?

— Спит, — сказала Мага. — Крепко спит, к счастью.

— Давайте говорить потише, — сказала Бэбс.

— Где-то около одиннадцати вечера он пришел в сознание, — рассказывал Этьен, почти с нежностью. — Обделался, как свинья, что да, то да. Врач разрешил мне подойти к постели, и он меня узнал. «Ну ты и кретин», — сказал я. «Пошел к черту», — ответил он. Врач сказал мне на ухо, что это хороший признак. В палате были еще какие-то типы, я-то перенес все это нормально, притом что больницы для меня…

— Ты дома был? — спросила Бэбс. — Тебе пришлось идти в комиссариат?

— Нет, все улажено. Тем не менее будет осмотрительней, если вы все останетесь здесь на сегодняшнюю ночь, видели бы вы лицо консьержки, когда выносили Ги…

— The lousy,[341] — сказала Бэбс.

— Я скроил добродетельную мину и, проходя мимо нее, дотронулся до ее руки и сказал: «Мадам, любая смерть заслуживает уважения. Этот юноша убил себя из-за неразделенной любви к Крейслеру[342]». Вы не поверите, она окаменела, глаза вылезли из орбит, ну точно яйца вкрутую. И как раз когда носилки поравнялись с дверью, Ги приподнялся, подпер щеку бледной рукой, точь-в-точь как на этрусских саркофагах, и его вырвало чем-то зеленым прямо на кофту консьержки. Санитары корчились от смеха, это было что-то невероятное.

— Еще кофе, — попросил Рональд. — Садись сюда, здесь пол теплее всего. Чашечку доброго кофе для бедняги Этьена.

— Не видно ничего, — сказал Этьен. — А почему я должен сидеть на полу?

— Чтобы составить компанию нам с Орасио, мы тут что-то вроде дозорных, — сказал Рональд.

— Не валяй дурака, — сказал Оливейра.

— Послушай меня, садись сюда, и ты узнаешь такое, о чем даже Вонг не знает. Ошеломляющие книги, документы со скрытым смыслом. Как раз сегодня утром я развлекался, читая «Бардо».[343] Тибетцы — существа необыкновенные.

— Кто тебя на это сподвиг? — спросил Этьен, втискиваясь между Оливейрой и Рональдом и залпом проглатывая кофе. — Выпить, — сказал Этьен, повелительно вытянув руку в сторону Маги, которая передала ему бутылку каньи, зажав ее между пальцами. — Мерзость, — сказал Этьен, отхлебнув глоток. — Не иначе, что-нибудь аргентинское. Что за страна, бог ты мой.

— Не трогай мою родину, — сказал Оливейра. — Ты похож на старика с верхнего этажа.

— Вонг меня тестировал, — стал рассказывать Рональд. — Он говорит, что я уже достаточно набрался ума, чтобы подвергнуть его перестройке мне же во благо. Мы договорились, что я внимательно прочитаю «Бардо» и потом мы перейдем к основам буддизма. А может, и правда существует астральное тело кроме физического, Орасио? И когда кто-то умирает… Ты понимаешь, он переходит в ментальное тело, что-то вроде этого.

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее