Игра в классики

— О, Рип ван Винкль, — сказал Бэбс растроганно, — мне мама про него рассказывала.

— В Айдахо, знаем, — сказал Рональд. — Короче, Этьен позвонил нам из бара на углу с полчаса назад и сказал, что лучше нам сегодня домой не ходить, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, умер Ги или его вырвало гарденалом. Хорошего мало, если придут полицейские ищейки и застанут нас в квартире, они и так большие мастера соединять одно с другим, тем более когда дело касается Клуба, который им надоел до смерти.

— А что плохого в Клубе? — сказала Мага, вытирая чашки полотенцем.

— Ничего, но именно поэтому и чувствуешь себя незащищенным. Соседи все время жалуются на шум, на громкую музыку, на то, что мы приходим в любое время суток… Не говоря уже о том, что Бэбс переругалась с консьержкой и со всеми женщинами нашего дома от пятидесяти до шестидесяти.

— They are awful,[333] — сказала Бэбс, посасывая карамельку, которую она вынула из кармана. — Они везде унюхают марихуану, даже если готовишь гуляш.

Оливейра устал молоть кофе и передал кофемолку Рональду. Все говорили тихо, Бэбс и Мага обсуждали возможные причины самоубийства Ги. Грегоровиус перестал надоедать со своим плащом и, поудобнее усевшись в кресле, тихо сидел с погасшей трубкой во рту. Капли дождя стучали в стекло.

«Шёнберг и Брамс, — подумал Оливейра, вытаскивая „Голуаз“. — Не так уж плохо, обычно в подобных обстоятельствах прибегают к Шопену или к „Todesmusik“[334] на смерть Зигфрида.[335] В результате вчерашнего торнадо в Японии погибло две или три тысячи человек. Статистика утверждает…» Однако статистика не отбила у сигареты сального привкуса. Он зажег спичку и стал рассматривать сигарету. Это был прекрасный голуаз, белоснежный, с тонкими буковками и колючими травинками, которые слегка топорщились на влажном конце. «Вечно я, когда нервничаю, мусолю сигарету, — подумал он. — Например, когда думаю о Роз Боб… Да, день сегодня выдался — ничего не скажешь, а худшее еще впереди». Надо бы сказать обо всем Рональду, чтобы тот передал Бэбс с помощью одной из своих систем связи, почти телепатической, которые так удивляли Перико Ромеро. Теория коммуникативных систем — одна из интереснейших тем, которые литература не брала на вооружение, пока не появился Хаксли или последователи Борхеса нового поколения. Сейчас Рональд поглощен перешептываниями Маги и Бэбс, кофемолку крутит еле-еле, такими темпами кофе будет готов в одна тысяча неизвестно каком году. Оливейра съехал на пол с кошмарного кресла в стиле art nouveau и устроился на полу, упершись головой в кипу газет. На потолке было какое-то странное свечение, а может, оно было игрой его воображения, еще больше, чем все прочее. Если закрыть глаза, свечение продолжалось еще какое-то время, а потом начинали лопаться огромные фиолетовые шары, один за другим, пф, пф, пф, и каждый шар, совершенно очевидно, соответствовал не то систоле, не то диастоле, поди знай. А где-то в глубине дома, наверное на третьем этаже, звонил телефон. В Париже в этот час вещь немыслимая. «Еще кто-то умер, — подумал Оливейра. — По другому поводу в этом городе не звонят, здесь берегут свой сон». Он вспомнил, как однажды его приятель из Аргентины, из новоприбывших, счел совершенно естественным позвонить ему в половине одиннадцатого вечера.