Игра в классики

— Вот именно. Невозможно, неизбежно и все такое прочее. Старик, давай обойдемся без некрологов. Меня не было в этой комнате всего один день, и этого оказалось достаточно, чтобы произошли такие ужасные вещи. Но, в конце концов, одно убыло, другое прибыло.

— Не понимаю, — сказал Грегоровиус.

— Ты прекрасно меня понимаешь. Ça va, ça va.[329] Ты не представляешь себе, как мало меня это волнует.

Грегоровиус обратил внимание на то, что Оливейра обращается к нему на «ты» и что это меняет дело, как если бы еще можно было… Он что-то сказал насчет Красного Креста, дежурной аптеки…

— Делай то, что считаешь нужным, мне все равно, — сказал Оливейра. — Сегодня выдался такой день… Ну и денек, братишка.

Растянуться бы сейчас на кровати и уснуть на пару лет. «Мокрая курица», — подумал про себя Оливейра. Грегоровиусу передалось его пассивное состояние, он с трудом набил трубку. Издалека доносились голоса, голос Маги сквозь шум дождя, визгливая брань старика. Еще на каком-то этаже хлопнула дверь, кто-то требовал перестать шуметь.

— В сущности, ты прав, — согласился Грегоровиус. — Но существует ответственность перед законом, я так думаю.

— Тогда мы влипли по самые уши, — сказал Оливейра. — Особенно вы двое, я-то всегда могу доказать, что пришел, когда все уже было кончено. Мать оставляет ребенка умирать, пока принимает на ковре любовника.

— Ты хочешь сказать…

— Это уже совершенно неважно, че.

— Но это же неправда, Орасио.

— Мне все равно, это факт второстепенный. Я не имею к этому никакого отношения, я поднялся, потому что промок и хотел выпить мате. Че, сюда идут.

— Надо бы, наверное, позвать свидетелей, — сказал Грегоровиус.

— Давай зови. Тебе не кажется, что это голос Рональда?

— Я здесь не останусь, — сказал Грегоровиус, поднимаясь с места. — Надо же что-то делать, говорю тебе, надо что-то делать.

— Я абсолютно в этом убежден, че. Деятельность, прежде всего деятельность. Die Tätigkeit,[330] старина. Тсс, только вас здесь и не хватало. Говорите тише, че, а то ребенка разбудите.

— Привет, — сказал Рональд.

— Чао, — сказала Бэбс, пытаясь просунуться в дверь с открытым зонтиком.

— Говорите тише, — сказала Мага, которая появилась вслед за ними. — Почему бы тебе не закрыть зонтик, а потом войти?

— И правда, — сказала Бэбс. — Я всегда об этом забываю. Не шуми, Рональд. Мы на минутку, только чтобы рассказать про Ги, это ужасно. У вас что, пробки перегорели?

— Нет, это из-за Рокамадура.

— Тише ты, — сказал Рональд. — И поставь куда-нибудь в угол свой поганый зонтик.

— Он так трудно закрывается, — сказала Бэбс. — А открывается легко.

— Старик грозил полицией, — сказала Мага, закрывая дверь. — Чуть не побил меня, верещал, как безумный. Осип, видели бы вы, что творится у него в квартире, с лестницы видно. На столе полно пустых бутылок, а посредине ветряная мельница, такая огромная, чуть ли не в натуральную величину, как на полях в Уругвае. И крылья крутятся, потому что в квартире ветер гуляет, я не удержалась и подсмотрела в щелку, старик прямо-таки зашелся от злости.

— Никак не могу его закрыть, — сказала Бэбс. — Я поставлю его в угол.

— Он похож на летучую мышь, — сказала Мага. — Дай, я закрою. Видишь, как просто?

— Она сломала две спицы, — сказала Бэбс Рональду.

— Кончай меня доставать, — сказал Рональд. — Так вот, мы сразу же к вам, рассказать, что Ги принял целую упаковку гарденала.

— Бедный ангел, — сказал Оливейра, которому никогда не нравился Ги.

— Этьен нашел его чуть ли не при смерти, мы с Бэбс ходили на выставку (я потом расскажу про нее, это здорово), а Ги поднялся к себе, лег в постель и отравился, представляешь себе?

— Не has no manners at all, — сказал Оливейра. — C’est regrettable.[331]

— Этьен пришел за нами, к счастью, у всех есть ключи, — сказала Бэбс. — Он услышал, кого-то рвет, вошел, а там Ги. Он был при смерти, Этьен на всех парах бросился за помощью. Его отвезли в больницу, состояние крайне тяжелое. Да еще этот дождь, — уныло добавила Бэбс.

— Садитесь, — сказала Мага. — Нет, не сюда, Рональд, у этого стула нет ножки. Так темно, это из-за Рокамадура. Говорите тише.

— Свари им кофе, — сказал Оливейра. — Ну и погодка, че.

— Мне нужно идти, — сказал Грегоровиус. — Не вижу, куда я положил свой плащ. Нет, это не он. Люсия…

— Оставайтесь, выпейте кофе, — сказала Мага. — Все равно метро уже не работает, а нам тут хорошо. Ты не намелешь свежего кофе, Орасио?

— Здесь такой тяжелый воздух, — сказала Бэбс.

— А на улице тебя удивляет, что пахнет озоном, — раздраженно сказал Рональд. — Ты как лошадь, видишь только что-нибудь одно и только в общих очертаниях. Локальные цвета, гамма из семи звуков. Поверьте мне, в ней есть что-то нечеловеческое.

— Человечность — это идеал, — сказал Оливейра, пытаясь ощупью найти кофемолку. — У воздуха тоже есть своя история, че. Пройтись по мокрой улице, где так много озона, как ты говоришь, и вдруг попасть в атмосферу, где пятьдесят веков заботились о сохранении нужной температуры и тепла… Бэбс чувствует воздух просто как Рип ван Винкль.[332]