Игрок

— Рэй... Ты и вправду веришь, что шантажом и угрозами можно заставить человека взять на себя такое? На подобные дела идут только добровольно. Тем более что идея-то была моя, с самого начала.

— Зачем?! Какого черта?!

— Не знаю, — задумчиво ответил он. — Просто хотелось сыграть по-настоящему. По максимальной ставке, как играют раз в жизни. Кроме того... Последние пару лет, после того, как я экспериментировал с дневником — ну, ты помнишь, — я жил, как в тумане. Не знаю, заметил ты или нет. Я-то сам замечал, как меняюсь... Например, мне всегда были интересны исследования, я читал научные журналы — а после собственных экспериментов я начал глупеть. Правда-правда, Рэй. Со стороны это могло быть совсем незаметно, по инерции ведь еще долго можно производить впечатление интеллектуала. Но внутри я стал словно плоский, двумерный. Все время думал только о деньгах, деньгах, деньгах, ну и еще развлекался с Борджином. За последний год прочел... не знаю... две или три книжки, вряд ли больше. Представляешь, до какой степени я должен был опуститься? Хотя ты-то как раз представляешь...

— Я это видел.

— Ты видел, я тоже видел, но ничего не мог поделать… Помнишь, как я раньше умел делать "шаг в сторону"? Какая у меня была интуиция? А тут ничего не осталось. Будто кто-то в моей голове сказал "Nox" — и свет погас. Страшно... А потом, когда я придумал эту «большую игру», то как будто стал просыпаться. Заметил, что понемногу возвращаются способности... Свою идею я пересказал Пикерингу, а тот доложил шефу разведки. Квинсбери долго сомневался, но потом дал добро на подготовку операции. А я впервые за долгое время увидел, куда иду. Помнишь, я тебе рассказывал? Дорожка сама складывается под ногами... А раз складывается — надо идти.

— Кретин! Ты свихнулся! — я уже не мог сдерживаться. Схватил его за плечи и стал трясти. — Ты ведь знаешь, что это за люди! Стоит проколоться на любой мелочи, и… Ты специально откладывал разговор до последнего, да?! Молчал, сволочь, чтобы я тебя не остановил?!

— Поздно, Рэй, — он осторожно высвободился. — Я уже ввязался. Ты не думай, меня так просто не убить, я принял определенные меры... Хотя, если честно, мне на самом деле страшно. Так что иногда хочется кричать: "Не надо, не надо!". Ты ведь прав — это страшный риск, один прокол, и все… Глупо, да? Я уже стольких людей отправил на Авалон — а сам боюсь. Не столько смерти, сколько того, что станут долго пытать перед тем, как убить. А эти станут, тут можно не сомневаться…

Он отвернулся и стал смотреть на воду.

— Когда все это затеваешь, это кажется забавным. Щекочет нервы, как игра или роман о приключениях. Потом однажды просыпаешься ночью и думаешь — а ведь это всерьез! И когда тебя будут убивать, ты не сможешь крикнуть, что больше не играешь, или захлопнуть книгу… Поэтому мне так надо было увидеть Долохова. Очень надо. То, что он натаскивал меня по боевым заклятьям, не так важно. Тони честно предупредил, что если дойдет до дела, мне это не поможет. Зато он научил меня справляться со страхом. Сказал, что бояться смерти и боли — нормально. Сказал: истери здесь и сейчас. Делай, что хочешь, ори, рыдай, швыряйся посудой или заклятиями, срывайся на том, кто под руку попадется. Но чтобы к тому моменту, когда надо будет действовать, ты уже перегорел. Чтобы был спокоен...

Меня трясло, сердце колотилось, как безумное, но голова работала нормально, четко. Все, о чем мы говорили раньше, теперь стало неважно, отступило на задний план. Словно рядом с нами двигалось огромное стальное насекомое, наползало на гавань и пароходы, подминало под себя людей с их узлами и чемоданами, давило их тяжелым бронированным брюхом. И рядом с этой машиной войны все остальное не имело ни малейшего значения.

— Что мне делать? — спросил я.

Том полез во внутренний карман пиджака. Протянул мне заклеенный конверт.

— Здесь доверенности и прочие документы, разберешься. И еще, — он достал что-то маленькое и тяжелое, завернутое в бумагу. — Можешь это спрятать? Там, где никто не найдет.

Оказавшись у меня в руках, сверток внезапно вырос, словно раздулся. Я вопросительно посмотрел на Тома, он кивнул, и я развернул бумагу. Внутри была золотая чаша с двумя ручками и выгравированным изображением барсука.

— Чаша Хельги Хаффлпафф, — сказал Том.

— А где медальон Слизерина?

Он удивленно вскинул брови, потом расстегнул ворот рубашки и показал мне шнурок, на котором висел маленький крестик, как носят католики.

— Вот. Трансфигурированный, чтобы не привлекать внимания… Откуда ты знаешь?..

— Мы занимались делом Хепзибы Смит.

— Ясно.

Он, похоже, ждал, что я о чем-то спрошу, но я не стал. Завернул чашу в бумагу, уменьшил, сунул в карман.

— Положу ее в наш сейф в Гринготтсе. Там все равно шаром покати, пускай хоть чаша будет. А если что, авроры черта с два получат ордер на обыск. Гоблины такого не любят.