Игроки и жертвы

Понимала, что невозможно скрываться в душе всю ночь, а ноги не держали. И все же я вышла, накинув на себя белый банный халат. Вышла, чувствуя, как холодеют мои руки и ноги. Кирилл сидел на диване, одетый в такой же халат. Мокрые волосы показали, что он тоже только что был в душе. Холодные глаза быстро пробежали по мне: по неровной походке, заплаканным глазам, в кровь искусанным губам.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал он с притворной озабоченностью, в голосе сквозил сарказм. — Вот уж не думал, что буду первым…. В некотором смысле. Иди сюда, — приказал тоном, не терпящим возражений.

Я подошла ближе, чувствуя безбрежный ужас перед ним и безбрежную же ненависть.

— Что, Агата, думала деньги достаются так легко? — хмыкнул он. — Ты дорогая шлюха — отрабатывай.

Каждое его слово звучало как пощечина.

— Я делаю все, что ты хочешь, — выдавила, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, даже когда внутри все кипело. Слова прозвучали натянуто, безжизненно, как будто это была последняя линия защиты, за которую я держалась.

Кирилл ухмыльнулся, довольный своей победой, и потянулся к моему лицу, нежно проведя пальцем по щеке, как будто утешая меня. Притягивая меня к себе на колени.

— Вот так-то лучше, — произнес он мягко, но в этой мягкости была лишь издевка. — Послушание украшает тебя.

За эту ночь он еще дважды брал меня, правда на этот раз обошлось традиционным сексом. К концу ночи, мне казалось я умерла. Умерла как личность, как человек, полностью подчинившись этому жестокому чудовищу.

Сердцебиение Богданова звучало размеренно и спокойно, в полной противоположности моему собственному сердцу, которое всё ещё билось в неровном, болезненном ритме. Это было странное и неестественное соседство, как будто я оказалась прикована к чудовищу, от которого невозможно ни сбежать, ни защититься. Казалось, что воздух между нами был густым и вязким, пропитанным воспоминаниями о произошедшем.

Я чувствовала себя раздавленной, потерянной, словно умерла не физически, но как человек, как женщина. С каждой минутой, с каждым мгновением в его власти я ощущала, как кусочки моей души уносятся прочь, уничтожаемые его безразличной жестокостью. Закрыла глаза, надеясь, что в этом тревожном сне, который медленно поглощал нас обоих, я смогу хотя бы ненадолго спрятаться от той боли и унижения, которые прожгли меня насквозь.

Он разбудил меня сам. Я почувствовала, как его рука грубо дёрнула меня за плечо, и сразу открыла глаза, ощутив ту же волну страха, которая преследовала меня всю ночь. Его взгляд был холодным и равнодушным, и от этого по моей коже пробежал неприятный холодок. Попыталась справиться с подступающей паникой, собраться с остатками сил и выровнять дыхание, чтобы не показать, как сильно я боюсь.

— Вставай, — приказал он коротко, без малейшего намёка на теплоту или заботу.

Я тут же выскользнула из постели, мысленно коря себя, что позволила так глубоко заснуть. Все тело болело так, словно меня переехало машиной. На груди и бедрах синели яркие пятна.

— Деньги там, — кивнул он на тумбочку, быстро одеваясь.

Я медленно подошла к тумбочке, чувствуя, как боль отдается в каждом движении, как будто синяки пропитали меня изнутри. Деньги казались грязными, обжигающими пальцы, и я едва сдерживалась, чтобы не отбросить их с отвращением. Но знала, что без этих купюр у меня нет ничего.

Кирилл уже застегивал рубашку, совершенно спокойный, будто все это для него было обычной, обыденной процедурой. Его равнодушие разрывало меня на части. Он ни разу не взглянул на меня по-настоящему, его глаза были ледяными, как будто во мне не было ничего живого.

— Ты знаешь правила, — бросил он, надевая пиджак. — Не задерживайся здесь.

Я и не собиралась, одеваясь настолько быстро, насколько это позволяло измученное тело. Еще раз бросила взгляд на купюры и сердце похолодело от ужаса.

— Здесь не все…. — едва слышно выдавила я. — Мы договаривались о 25 тысячах…. -

Он даже не потрудился взглянуть на меня, продолжая быстро и аккуратно одеваться, его лицо оставалось бесстрастным, как каменное изваяние, полным презрения и скрытой ненависти.

— Здесь двадцать, — бросил он ледяным тоном, в котором не было ни капли сожаления. — Двадцать пять ты не стоишь.

Внутри меня всё разорвалось: обида, ненависть к себе, унижение от осознания, что он посчитал меня недостойной даже той грязной сделки, которую мы заключили. Я пыталась собрать силы, но каждый раз боль пронзала меня, как осколок, оставляя только горечь и опустошение. Невероятным усилием воли заставила себя встать на ноги и гордо посмотреть в холодное лицо чудовища.

— Ты жалок, Кирилл, — выплюнула я, каждое слово было пропитано презрением, хлестало по нему, как плеть.

Его взгляд остался таким же безразличным, но я не собиралась оставаться дольше, чтобы увидеть его реакцию. Стараясь не показать, как сильно мне больно, как тяжело удержаться на ногах, развернулась и вышла из номера, не оглядываясь.