Игры Фортуны

— Мы, русские, столь легко не бежим из нашего Отечества даже от несчастья, даже гори под ногами земля, — грустно отвечал князь-шут. — Наоборот, необратимо стремимся вернуться на Родину даже из счастливой чужбины. Пример перед вами, сударь, прискорбный пример подобной фатальной привязанности к родным пенатам. Как я тосковал по Родине даже в объятиях моей прекрасной супруги. Оттуда, из Италии прекрасной, все иным казалось! Потом вызвали меня сюда. Я и поехал…  На крыльях полетел, думая свершать многое, служить честно! С женой и дочкой, глупец.

— Зачем поехал? Затаиться надо было, князь…  — сокрушенно, словно больно обжегшемуся малому ребенку, сказала Буженинова. — Или мало насиделся в ссылке с отцом и дедом?

— Видно, мало, — признался князь. — Не вразумил меня Господь. Вернулись — сразу опала. Мы прятались сначала. Но выдала нас какая-то черная душа…  Потом арест, крепость, допросы. Разлучили нас с Лючией. На дыбе висел…  Но не за себя боялся, за них…  Ушаков пообещал: их обратно в Италию отпустят, если я шутом стану…  Врал, значит, сволочь…

— Врал, конечно, а ты что думал? — усмехнулась Буженинова. — Помяни жену свою покойную, как там у вас полагается…  Свечку поставь…  А ты, кавалер иностранный, Елену в обиду не давай…  А не то, знай, за шута Апраксина императрица Елену выдаст.

— Но как же я смогу защитить ее, сударыня, если принцесса Елена сама не примет моей защиты, не пожелает смотреть на меня? — в отчаянии воскликнул Мюнхгаузен, в своем смятении обращаясь к этой безродной женщине как к равной ему положением даме.

— А ты защищай, взамен ничего не проси, — просто сказала калмычка. — У нас так принято, а там — авось и сладится, Бог милостив.

— Поверьте, сударь, если вы сумеете доказать, что, помимо родового герба у вас еще рыцарское сердце и рыцарская же честь, то относиться к вам станут соответственно, — объявил в свою очередь князь Голицын. — Прежде покажите себя, чтобы мы знали, что вы за человек, а после моя дочь…

Тут княжна Елена, у которой уже успели от подобных бесед просохнуть глаза и заплясать на их глубине женские искорки, фыркнула почти кокетливо и произнесла совершенно по-русски:

— Поживем — увидим!

Смысла этих слов юный барон еще не понимал. И он был еще слишком мало русским, чтобы со своей бедой и неразделенной любовью искать минутного утешения в пьяном угаре офицерской попойки. Покинув дворец, он до света бродил по грязным петербургским улицам, пахшим сыростью, нечистотами и сырой известкой стен, изумляя ночные караулы — что это за отчаянный «немчик» шатается один, не боясь «лихих татей», которые «озоруют» в ночи? Честные служаки не раз предлагали проводить Мюнхгаузена до дома, и он в благодарность раздал им все медные монеты из кошелька «на водку», но пути домой не искал. Под его шляпой кипел вулкан мыслей и страстей. И когда шпиль Петропавловского собора отчетливо вырисовался на фоне блеклого северного рассвета, в немецкой голове юного отпрыска крестоносцев созрел план. Он решил просить заступничества для дамы сердца и ее несчастного отца своего патрона, Антона-Ульриха, и его невесты, принцессы Анны Леопольдовны. И если понадобится, дойти до самого барона Остермана, всемогущего канцлера Российской империи.

Что же до собственного честного имени, то самый простой путь к нему виделся Мюнхгаузену на бранных полях Марса. «Эх, сейчас бы хорошую войну!» — подумал он, и замечтался о том, как принесет к ногам прекрасной Елены Голицыной пропахшие порохом лавры воинской славы. И она, конечно, сразу полюбит его. Дамы всегда влюбляются в победителей!

Глава 3 Поля Марса

— Друг мой, да будет вам известно, Российская империя находится в состоянии войны уже около двух лет, с 1735 года, — ошеломил юного барона его патрон, герцог Антон-Ульрих.

— Экселенц, но почему…  При дворе — ни слова про войну? — пробормотал совершенно ошарашенный Мюнхгаузен.

— Двор этой империи бесконечно далек от войны, здесь идут иные сражения, поверьте, не менее жестокие и смертельные, — промолвил грустный Брауншвейгский герцог. — К тому же война действительно крайне далека от Санкт-Питербурха, она идет где-то на южных рубежах империи, с врагом столь экзотическим, как крымские Гиреи и буджакские татары, кои являются вассалами Оттоманской порты, таким образом вовлеченной вместе с ними. В свою же очередь состояние войны с Османами повлекло союз Питербурха с Веной, коя также готовится открыть против сего своего старинного неприятеля батальные действия…

— Постойте, экселенц, умоляю! — взмолился Мюнхгаузен. — А то я точно перепутаю, кто нам, то есть русским, враг, а кто союзник! Теперь я вспоминаю, офицеры нашего полка, как упьются, начинают твердить что-то о переводе в драгунские полки, воевать «с туркой»…