Иисус

Иисус был, несомненно, подлинным евреем. Однако Его земной путь и Его послание показывают, что Он был евреем нетипичным, не желающим замыкаться в рамках какой-либо из существовавших в то время групп. Он не отождествлял себя ни с одной из них. Закон Моисея переставал быть непоколебимым. Слово Иисуса сделало его относительным. Начинается новая эпоха. На смену порядку, основанному на ограничениях, идет освобождение. И как же это должно было потрясти Его современников, цеплявшихся за доставшуюся им от предков веру!

Иисус явился не для того, чтобы отменить Декалог (Десять заповедей Моисея), ниспровергнуть Закон и пророков, а для того, чтобы их дополнить, довести до совершенства. Но при всем том Иисус — не политический реформатор. Похоже, Он равнодушен к необходимости проведения социальных реформ. В Его учении нет ни слова протеста против рабства, римской оккупации или экономической эксплуатации беднейших слоев населения. Кажется, что Он вообще не интересуется социальным устройством.

Глава восьмая Иисус и Его ученики

Верил ли Иисус в то, что Он Бог?

Если проанализировать действия Иисуса на основе четырех Евангелий, то Его претензии перед лицом Бога неслыханны и выходят за рамки иудаизма. Конечно, Он проявляет при этом смирение, при этом та царственная власть, которую Он себе приписывает, превосходит власть всех предшествовавших Ему пророков. Разве не осмеливается Он утверждать, что, выступая за или против Него, человек сам делает выбор о своем спасении? «Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими» (Лк. 12:8). Он представляет Себя как Творческое Слово, исполнение Завета и ожиданий Израиля на протяжении веков.

Так верил ли Иисус в то, что Он Бог? Конечно же, самосознание Иисуса всегда будет ускользать от исторического исследования. Однако Его психология не кажется абсолютно непроницаемой. Принято сравнивать синоптические Евангелия (от Матфея, Марка и Луки) с Евангелием от Иоанна. Считается, что синоптические Евангелия следуют «богословию снизу вверх», подводя к вопросам о божественной природе Христа, а Евангелие от Иоанна отражает «богословие сверху вниз», то есть начинает с Бога и заканчивает человеком. Такой подход к Евангелиям неадекватен, поскольку Иоанн, как мы знаем, является непосредственным свидетелем. Невозможно понять труд Иоанна, если отрицать его убежденность в том, что он передает подлинные факты и слова Иисуса, существовавшего в истории. С другой стороны, претензии на идентичность существования Иисуса в синоптических текстах кажутся схожими с теми, что энергично утверждаются в четвертом Евангелии. Разве Он не представляет себя «женихом» Израиля? А также Господином субботы: «Сын Человеческий есть Господин и субботы» (Мк. 2:28). Разве Иисус не изгоняет бесов от Своего имени? «Дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него» (Мк. 9:25). Ведь это Его «Я» приравнивает Его к Богу.

Одна из самых поразительных особенностей Нагорной проповеди — свобода, с которой Иисус переосмысливает священный закон Израиля. Моисей на Синае был для Яхве лишь посредником. Иисус же, напротив, устанавливает законы от своего собственного имени: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам…» (Мф. 5:21). Говорить от своего имени, не ссылаясь на Бога, — это притязание, не имеющее прецедента в пророческой истории Израиля. Его слово становится Законом, а Закон обретает свое лицо. Никто до Иисуса не осмеливался на такое. В древнееврейском законе нет ничего, что даже отдаленно походило бы на идею воплощения Яхве. Даже если царственный мессия иногда рассматривался как его приемный сын («Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя», говорится в псалме 2), нигде нет ни одного упоминания о настоящем сыне Всевышнего, сошедшем на землю. Однако то, что говорит Иисус, как будто подразумевает, что это именно так. Иисус создает впечатление, что у Него особые отношения с Богом, что Его религиозный опыт отличается от отношений простого смертного со своим Творцом. Именно в этом смысле Он называет Бога «Отцом». Причем в арамейском языке это слово имеет еще более удивительный смысл — Abbā означает «дорогой Отец». Оно выражает особую близость и нежность сына по отношению к отцу. Лексика отцовства и сыновства явно присуща фигуре галилейского рабби, но, за исключением молитвы «Отче Наш», Он никогда не говорит о Боге как о нашем общем Отце. Он всегда в чем-то дистанцируется, заботясь о том, чтобы отличаться от Своих собственных учеников, говоря либо «мой Отец», либо «ваш Отец».