Иисус и иудаизм

Я думаю — и об этом ясно говорит содержание настоящей работы — что Швейцер был прав, стремясь найти «внутреннюю связь» деятельности Иисуса с его смертью и его собственных чаяний с чаяниями его последователей. Далее, совершенно разумно искать эту внутреннюю связь в еврейской эсхатологии. Теперь мы знаем, что той конкретной эсхатологии, которую постулировал Швейцер, в законченном, установившемся виде не существовало, а может быть, не существовало вообще 16. Но здесь я хочу заострить внимание, главным образом, на тех отрывках, на которых держится теория Швейцера. О некоторых из них много говорилось вне связи с постулируемой Швейцером эсхатологической догмой. Предсказания страданий учеников и своего собственного мученичества обычно — и я думаю, правильно — рассматриваются как «пророчество» задним числом. Исповедание в Кесарии Филипповой часто вызывает сомнения по тем же причинам. Сомнения в исторической достоверности суда и особенно вопроса высшего священника были изложены в гл. II. Короче говоря, отрывки, основополагающие для теории Швейцера, вне этой теории сомнительны. У многих исследователей, как и у меня, создается впечатление, что теория Швейцера навязана текстам и не вытекает из них естественным образом.

Думаю, что против моей позиции эти возражения выдвинуть нельзя. Основополагающие отрывки вызывают намного меньше сомнений, а наиболее существенные — бесспорны. Например, фактом является то, что Иисус был казнен римлянами, а ученики нет — ни тогда, ни в последующие тридцать лет. Из этого неизбежно следует вывод, что никто не считал Иисуса мятежником. Сопоставление группы сторонников Иисуса — их численности и отсутствия оружия — с громадностью храма и его охраной, не говоря уже о римских войсках, сразу показывает, что Иисус и его группа не могли завладеть храмом и, безусловно, не могли разрушить его, не оставив камня на камне. Гам были тысячи стражей, большое число священников и левитов, а камни, из которых он был сложен, были огромными. Каждый из них, по имеющимся расчетам, весил около 80 тонн. Никто не мог думать, что странствующий харизматик представлял реальную угрозу для еврейского правительства (которое группировалось вокруг высшего священника), а тем более для Римской империи 17. Тем не менее Иисус говорил о царстве. Отсюда с необходимостью следует, что он говорил о царстве иного типа, не о том, которое поддерживается с помощью военной силы.

До этого момента, я думаю, все должны быть согласны. Это та часть общей характеристики Иисуса, которую я считаю достоверной. Дальше могут начаться разногласия. Некоторые будут настаивать, что Иисус стремился к внутреннему, духовному царству в рамках обычного мира, участниками которого станут те, кто намерен жить согласно золотому правилу 53’. Другие предпочтут космический катаклизм Швейцера. И так далее. Однако невозможно предположить, что, пользуясь этим словом, он в действительности не имел в виду «царство». Если он использовал его только символически (как призыв отдаться во власть Бога), мы должны будем сделать вывод, что он обманывал своих учеников, продолжавших ожидать наступления царства. Мнение, что Иисус был обманщиком и возбуждал в своих учениках ложные надежды, придумывая притчи, разгадать которые удалось только с помощью литературного анализа двадцатого столетия, — такое мнение должно быть отброшено.

Утверждение, что публичная деятельность Иисуса укладывается в общие рамки эсхатологии возрождения, тоже основано на более или менее неоспоримых фактах. Сегодня практически никто не сомневается» что он начал свою деятельность под влиянием Иоанна Крестителя, и письма Павла доказывают, что движение его последователей выполняло работу, соответствующую эсхатологическому периоду: сначала завоевание Израиля, а затем — язычников (сначала евреям, но также и грекам: Рим. 1:26 и в других мест; схема становится обратной в Рим. 11, но это собственный вклад Павла). Вынести Иисуса целиком за рамки этой схемы было бы актом исторического насилия.

Конечно, Иисус внес свой конкретный вклад в еврейскую эсхатологию возрождения. Я уже обсуждал эти моменты, и ни един из них я не оцениваю выше, чем «с высокой вероятностью». Здесь, следовательно, могут иметь место споры.

Таким образом, я считаю, что основополагающие элементы моего портрета, в отличие от швейцеровского, полностью самодостаточны и не зависят от моей особой реконструкции. Будучи установленными, они неизбежно ведут к такому описанию Иисуса, в котором он неотделим от надежды на возрождение Израиля. Эта общая картина не навязывается текстам, но естественно из них возникает.