Иисус моей веры

Раздолье и независимость стали основополагающими для каждого из последующих выходных дней. Забрав из дома зубную щетку, деньги и несколько вещей, я вернулся туда только в январе. В первый день после Рождества, когда Фред попытал счастья вернуться в семью, Иисус предложила эксперимент. Трое суток мы не спали. На завтрак были чипсы, кофе и апельсиновый сок. Где-то в середине бессонницы мы гуляли по дождливым улицам. Белая футболка взмокла под пальто, приобретя очертания смокинга, отчего я должен был вести себя представительно. На третий день по окончании игры в шахматы я сидел в кресле, где мое мироощущение стало лунатичным. Так прошло около двух часов. Я переставал существовать на несколько секунд и снова возрождался в полутьме комнаты Иисуса. Я увидел читающего Криста, который не вступил в исследовательскую группу. Тогда мне почудилось, что он, как наблюдатель, не должен догадаться о том, что я засыпаю. Иначе Крист мог исключить меня, холодными руками доктора выбросить в пугающий мир природы, где нет защищающей от него клетки.

– Когда растешь в оковах, ты сам становишься ими, – произнес я, подтверждая свое присутствие.

Крист, увлеченный Уитменом, не обратил внимания на мое философствование. Тогда я встал, притворившись бодрым. Без цели дошел до двери и хотел было повернуть назад, но вошедшая Иисус предоставила идею, более интересную, чем мои, не имеющие смысла, передвижения. Она положила на пол три кисточки и краски, в тусклом освещении казавшиеся одноцветными. Крист включил лампу, и мы стали рисовать свое будущее. Я макнул кисть в темную краску и замер над белоснежной бумагой. Недолго думая, оставил его как есть. Без конца делая это в жизни, я не решился на порчу своего будущего на бездушном листе. Крист зациклился на ближайшем времени, изобразив себя среди пустыни с глиняными домами и исхудавшими детьми, которых я поначалу принял за тонкие кустарники, а Иисус, глядя дальше всех, закрасила все черным цветом.

– Меня всегда манила идея собственного отсутствия и недостижимого ощущения бессознательности. Но родившись, лишать себя жизни становится слишком поздно, – с приправленной опустошенностью увлеченностью сказала Иисус, поджигая свой лист у открытого окна. – Эта ложь должна сгореть, – прошептала она, когда огненные хлопья, гаснув в полете, приземлялись на мокрую землю.

Крист предложил почитать нам вслух подаренные стихотворения. Он сказал лечь на кровать, представив ее зрительным залом. Сам же встал напротив, тихо и благозвучно начал читать «Спящих» засыпающим. Его корыстная цель, заключавшаяся в избавлении нас от надвигающегося безумия, была выполнена – я и Иисус погрузились в долгожданное беспамятство.

Осколки рассветных лучей витали в воздухе, наполняя его особенным запахом. Дивно было проснуться на миг и увидеть рядом с собой другого человека. Я успел заподозрить себя в привязанности к ее мыслям, особенно к тем, что не произносятся, как снова заснул.

В новогоднюю ночь мы вдвоем отправились за печеньем Wagon Wheels, подчинившись желанию незрелого, но уже отравленного марихуаной мозга. На дороге нам встретилась одинокая яблоня. Иисус подошла к тоскливому дереву и заключила его в объятия. Отпрянув, девушка спросила о наличии бумаги или чека – того, на чем можно писать. Я закатал рукав и протянул ей свое запястье в качестве листа. Из-за моей дрожи процесс написания замедлился, но через пятьдесят шесть секунд я прочитал следующее:

Я вижу яблоню в цвету зимою.

Укрывшись снегом, ожила она.

Пусть древо греется со мною,

Пока не расцветет весна.

Безусловно, потепления мы не стали дожидаться. В отличие от лишенного соков растения, мы, согретые юношескими пестицидами, не нуждались в материальном тепле. На восходе я заплетал волосы Иисуса. Говоря искренне, я попросту запутывал их, однако теперь это была моя прерогатива.

Когда настало время вернуться в колледж, я находился в состоянии экзальтации. Я чувствовал, что меняюсь, и был готов отражать это. Поэтому после первого учебного дня я купил несколько незнакомых книг, изогнутую зеленую лампу и стальной портсигар Emu в магазине антиквариата. Выбросил хлам, очистил пепельницу-кролика и криво прибил полку над свежей постелью. Погода за окном, по обыкновению, была неприятной, отчего в моем пространстве с его новыми изменениями ощущалось умиротворение. Оно задержалось в комнате еще на несколько дней, пока скомканные листы бумаги на ковролине и запах дыма его не уничтожили. Перед занятиями я обнаружил, что от моих верных друзей осталась единственная сигарета. Нужно было найти ей напарников перед колледжем. Расплатившись в лавке Гилсона, я увидел знакомого, который выходил из уборной.

– Что ты тут делаешь? – Сэм был явно не рад меня видеть.

– Покупаю сигареты.

Хищник с подозрением посмотрел на продавца и подошел ко мне. Его лицо было напротив моей шеи, а руки притворялись, что выбирают газету.

– Ты можешь мне помочь? Тут небольшая проблема, – почти неслышно сказал Сэм.

– Думаю, я смогу, – недоверчиво прошептал я.

Просящий кивнул и двинулся к выходу.