Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Они ограничились положенными им кусочками, отвернувшись от алчности менее совестливых. Отказ от добавки хлеба не всем дался бы легко, но для Эдиты и Эльзы это был акт духовного сопротивления. А для нас – еще один пример того, как юные женщины изо всех сил старались сохранить верность своим нравственным ценностям и поступать по-человечески перед лицом всеобщего обесчеловечивания.

В воскресенье мужчины принесли баки с супом на обед, и Эдита с Эльзой впервые участвовали в его раздаче. Впервые оказались в ситуации, когда их положение позволяло как-то помочь окружающим. Прежде чем налить суп в очередную красную миску, Эдита и Эльза перемешивали его, поднимая черпаками гущу со дна, и узницам не понадобилось много времени, чтобы это заметить. По очередям пополз шепот: «Эльза и Эдита перемешивают суп. Вставайте к ним». Девушки переходили в их очередь и благодарили за то, что всем одинаково достаются овощи с кусочками мяса. Голод делает людей жадными. И он заставляет помнить каждую обиду. Оставшиеся в живых не забыли тех, кто крал у них еду, и каждый лишний кусок они тоже помнят очень хорошо.

Должность штубендинстки поначалу, может, и казалась облегчением, но от кошмаров в лагере никуда не денешься. Однажды Эдита, выполнив какое-то поручение, вернулась в блок и застала там истерически рыдающую Эльзу. Какое-то время назад одна из прибывших в лагерь женщин прошла регистрацию, хотя она была беременна. Такое порой случалось. Живот у женщины не сильно торчал, и его никто не заметил; позднее его скрыла тюремная одежда, а таких селекций, где все стало бы ясно, пока не проводили. Когда у нее начались схватки, Эльза бросилась за Манци Швалбовой. Принимать роды в лагере было опасно. Плач новорожденного мог привлечь внимание эсэсовцев или стукачей. Все причастные отправятся на газ. Таков был ужас жизни в лагере смерти – жизнь здесь не разрешалась. А тем более новая жизнь. Существовал единственный способ спасти мать – избавиться от ребенка.

Грузовики, которые в два часа дня собирают трупы у блоков, еще не приехали. На долю Эльзы выпала задача спрятать младенца под этими трупами – ведь если его найдут эсэсовцы, то проведут осмотр всех женщин в лагере. Когда она его там оставляла, он плакал.

Вся взбудораженная, в истерике, с глазами, воспаленными от потоков слез, Эльза поведала Эдите о случившемся. Обнявшись, они рыдали вместе. Мать лежала на средней полке – неспособная пошевелиться, отрешенная от мира без своего малыша. По ее грудям стекали капли молока, которое так никто и не попробовал.

При рассказе о том происшествии глаза Эдиты краснеют и наполняются слезами. «И как только я смогла это пережить?» – резко спрашивает она, всхлипывая от нахлынувших переживаний.

Наверное, так же, как смогли остальные.

Верная своему слову, что не останется здесь, Фрида Циммершпиц (№ 1548) – с самого первого дня, когда ее с сестрами привезли в лагерь, – обдумывала план побега. Позднее в Аушвиц доставили их младшую сестру Маргит вместе с четырьмя кузинами. «Мы были в лагере одной большой семьей, и нам не хотелось, чтобы кто-то из нас в чем-то нуждался. Поэтому некоторые из семьи [как минимум капо-еврейка Франциска Мангель-Так. – Прим. авт.] устроились в разные места, чтобы защитить остальных, – говорит Этта Циммершпиц (№ 1756). – Это сложно объяснить…» Но несложно понять. Родственники помогали друг другу, и Франциска Мангель-Так позаботилась о том, чтобы сестры, не получившие функционерских должностей, работали в «Канаде».

Этта, ее сестра Фанни (№ 1755) и их кузина Марта (№ 1741) жили в одном блоке с другими своими кузинами. Казалось бы, это должно было играть на руку всей семье, но четыре сестры создали своего рода закрытый кружок, куда доступ посторонним – включая кузин – был заказан. Староста Фрида правила всем блоком так, словно это – семейная вотчина Циммершпицев. Вели они и кое-какие дела на стороне. «Сестры стали очень популярны», – рассказывает их кузина Франциска Мангель-Так. Популярны, возможно, среди эсэсовцев, но не среди узниц. Фриду считали эсэсовской шпионкой.

«Они были отнюдь не милыми», – говорит Ружена Грябер Кнежа (№ 1649). Одна из сестер однажды заорала на Ружену, топнув ногой: «Ты еще не померла? До сих пор здесь? Я думала, ты уже сто лет как покойница».

По словам Этты Циммершпиц, сестры никогда ни с кем не делились хлебом, который присваивали. Они олицетворяли худшую разновидность лагерных функционерок: кичились своей должностью перед менее удачливыми и заправляли черным рынком через сортировочную бригаду, меняя хлеб на золото, бриллианты и украшения.