Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Почти в то же время по почте шло письмо от Ленки к ее брату Симону, которое позволяет нам больше узнать о ее жизни на функционерской должности[66]. Она сообщает ему, что почту узникам доставляют по пятницам, и извиняется за то, что «не смогла написать в декабре», поскольку «пару недель проболела». То есть после болезни ей позволили вернуться на работу, – этот факт многое говорит об уровне ее должности. «Здесь есть девушки из Прешова, и нам порой выпадает возможность пообщаться в свободное время, – пишет она. – Новые подруги у меня тоже появились». Понятно, почему семьи так недоумевали. Если она встречается с разными девушками из города, то где же ее младшие кузины? Правда, это ее первая открытка, куда она включила и зашифрованное сообщение: «Нюси и Золя – с нашей кузиной Женкой».

Мама и Лилли ответили незамедлительно. «Мать Магдушки [Ирма] очень больна, Бела измучился без Магдушки и жалуется, что ты ничего о ней не пишешь. Еще мать Нюси спрашивает … Кто такая Женка?»

Узники порой были так осторожны со своими закодированными сообщениями, что их было не расшифровать. Но мы можем предположить, что к маю 1943 года жизнерадостная Нюси Гартман уже погибла. Полученную от нее открытку отправили после смерти: это была одна из тех открыток, которые датировали будущим числом. Когда и при каких обстоятельствах умерла Ольга Гартман (Нюси), нам неизвестно. Судьба Магдушки тоже остается тайной.

«Дрешлер – уродина». Так говорили все. Огромные зубы торчали, даже когда она старалась плотно сжать губы. Из-за любви Дрешлер к избиениям и прочим издевательствам узницы боялись ее и ненавидели. Гневный окрик с твоим номером из ее уст был не желаннее смертного приговора. Эдита с Эльзой как-то услышали такой окрик. От одного звука ее вопля у Эдиты словно в шею колючки вонзились. Что на этот раз?

– 1970! Почему здесь?

Номер будто повис в горячем выдохе самой уродливой эсэсовки на свете. Эльза в ужасе смотрела на Эдиту. Ответить надзирательнице или броситься наутек? А куда тут убежишь, особенно с Эдитиной хромотой? Медленно, не отрывая взгляд от земли, Эдита повернулась.

Дрешлер тыкала в них пальцем и чуть не била блоковую своей тростью.

– Почему у тебя эти заключенные до сих пор выходят на работу? – Она направила палец на миниатюрную фигурку Эдиты и на Эльзино до смерти перепуганное лицо. – Они здесь давно. И заслужили работу полегче, а не вкалывать тут под дождем и снегом! Дай им хорошую работу!

Блоковая Гиззи – она тоже была с первого транспорта, но не могла назваться добрым или справедливым человеком – посмотрела на девушек с презрением.

– Быстрее! – рявкнула Дрешлер блоковой в лицо.

– Ты! 1970! Будешь штубендинсткой![67] – приказала Гиззи.

Эдита стояла в нерешительности. Эльза замерла.

– Ты тоже! – махнула Гиззи Эльзе. – Марш в блок!

Забыв про пересчет, Эдита с Эльзой сломя голову бросились к блоку, пока Дрешлер не передумала.

Если не считать краткой передышки в «белых косынках», Эдита проработала под открытым небом полтора года. Лишь очень немногим это оказалось под силу, не говоря уже о тех, кто прибыл сюда на первом транспорте. Эдита не верила своей удаче. В их жизни вдруг хоть что-то изменилось к лучшему. Им не придется теперь работать под ежесекундным надзором СС и постоянно быть под прицелом эсэсовской плетки. Хотя, конечно, абсолютной безопасности у них и тут не было: не пройдет и пары недель, как Эдита от дрешлерского кулака улетит к ограде и приземлится всего в считаных сантиметрах от проводов под напряжением.

Получив места штубендинсток, Эдита с Эльзой «ощутили себя, словно в новой эре». Они вставали теперь раньше всех, чтобы успеть встретить грузовик и принять баки с чаем. Перед поверкой они разливали чай для уходящих на работу узниц, потом прибирали в блоке: приводили в порядок койки, вычищали золу из печки, подметали грязный пол, а вечером раздавали хлеб вернувшимся девушкам.

В первый такой вечер одна из новых коллег Эдиты и Эльзы позвала их в комнату блоковой и протянула несколько дополнительных кусочков хлеба. Им показали трюк – как нарезать хлеб на четвертинки, чтобы середина оставалась нетронутой и ее можно было бы потом разделить между внутриблоковыми работницами. Эдита слишком долго проработала снаружи, чтобы не думать о тех, кто вынужден заниматься тяжким трудом. Почему девушки, которые днем тратят гораздо меньше сил, должны получать больше хлеба?

– Не хочу! – резко выпалила она. – Это краденый хлеб. Может, какая-нибудь узница в эту секунду лежит при смерти от голода. Такой хлеб не для меня. – Она посмотрела на девушку, на чьих костях мяса оставалось больше, чем у других в комнате. – И не для тебя.

– Что?! Думаешь, ты не возьмешь этот кусочек, и это все прекратится? – возмутилась девушка. – Ты не сможешь ни на что тут повлиять!

– Это на твоей совести, – зашипела в ответ Эдита. – Ты делай, что хочешь, но и мы тоже будем поступать, как захотим.

Эльза кивнула в знак солидарности:

– Мы не хотим этот хлеб.