Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

– Нет, ты можешь! У меня у самой были отморожены ноги! – прикрикнула на нее Ирена, напомнив, что два года назад она потеряла два пальца на ногах от обморожения. И если даже Ирена может сейчас идти, то могут и все остальные. Она продолжала тащить девушку, заставляла ее идти. «Иначе ее бы пристрелили», – говорит Ирена.

Ту девушку звали Эдитой.

«Снег был единственной пищей. Мы заледенели. Вымокли». В первые две ночи колонны делали привал на крупных фермах, где им разрешали хоть чуть-чуть передохнуть в сараях. Солома немного грела, но они все промокли до нитки. Те, кому не хватило места, ночевали прямо на снегу. «Понимаете, все промокшие, все жмутся друг к другу, – рассказывает Линда. – И тут одежда на тебе начинает превращаться в лед. Многие отморозили носы, ноги. Мне было не снять мокрую обувь, я не смогла бы потом ее надеть. Носки промокли. Промокло все».

Рена Корнрайх (№ 1716) прокралась к задней двери дома фермеров. «У меня здесь сестра, и мы обе ужасно голодны. Мы из Тылича. Если у вас найдется картофелина, я отдам ей половину. А если у вас найдется две, то мне достанется целая». Жена фермера сунула ей две теплые вареные картошки и два крутых яйца.

Когда смотришь интервью с Региной Шварц (№ 1064), вся жестокость травмы, нанесенной маршем смерти, ощущается физически. Она заламывает руки, приходит в возбуждение, ее охватывает тревога. Во взгляде нарастает паника. Она в замешательстве. Интервьюер не устает задавать вопросы. А ведь здесь надо было просто помолчать. Порой бывает, что когда ты слушаешь историю уцелевшей женщины, нужно просто прикусить язык и взять ее за руку, – слезы на твоих собственных щеках скажут лучше слов. О некоторых вещах вспоминать бесконечно тяжело. У каждой из выживших есть моменты, о которых они говорить не в состоянии. Но такие моменты у всех разные. И именно поэтому столь важно услышать воспоминания и Линды, и Эдиты – ведь они могут поведать нам о том, о чем другим – не то что рассказывать, – даже помнить невыносимо, и мы не можем никого к этому принуждать.

Когда вьюга начала стихать, небо расцветили русские ракеты, «словно дождь пуль над головой». Фронт надвигался, но их гнали прочь – все дальше и дальше от свободы. Немудрено, что многие отказывались продолжать путь и просто садились в снег.

Дорога заняла от двух до семи дней – в зависимости от маршрута колонны, и поэтому непросто разобраться в историях, которые потом рассказывали девушки. 20 января первая группа дошла до расположенного у немецкой границы города Водзислав-Слёнски. Их оставили ночевать под открытым небом рядом с вокзалом. В эту группу входили не только еврейки, но и этнические польки. На следующий день туда пригнали еще несколько тысяч женщин. «С утра до поздней ночи на станции собирали составы из товарных вагонов для угля, без крыш, куда и загрузили узниц – еле живых, в полубессознательном, горячечном состоянии».

Изнуренные и изголодавшиеся, девушки рухнули в черную пыль, толстым слоем покрывавшую пол угольных вагонов. Металлический пол высасывал из них остатки тепла. Когда снова начался снегопад, Рена Корнрайх собрала в руку с борта вагона свежий снег – хоть какая-то влага. У остальных не хватало сил даже для этого. Все жались друг к другу в поисках тепла, но где его взять, это тепло, когда вся их одежда промокла от снега. В дороге те, кто совсем ослаб или лежал, припертый к металлическому борту, умерли от переохлаждения.

В царившей на станции сумятице многие девушки были оторваны от подруг, – все в итоге оказались в четырех разных составах, каждый из которых двигался в своем направлении: в Гросс-Розен, Заксенхаузен, Равенсбрюк и Бухенвальд.

Когда транспорт с двумя тысячами женщин доехал до Гросс-Розена, тамошний комендант станции отказался его принять из-за переполненности. В Заксенхаузене история повторилась, и состав отправился в Равенсбрюк, куда прибыл 27 января – дорога заняла целых пять дней. Транспорт до Бухенвальда ждала та же судьба, и его перенаправили в Берген-Бельзен. В числе его пассажирок была Ирена Фейн.

Последняя колонна узниц – в ней шла Роза (№ 1371) – доковыляла до Водзислава-Слёнского 22 января. Там им сказали пойти по домам и найти себе место для ночлега, а утром явиться на станцию. Приказ может выглядеть странным. Ведь узницы, казалось бы, могли сбежать. Многие наверняка и попытались, но в форме с нарисованными на ней крестами шансов на свободу было куда меньше, чем на то, что тебя схватят и расстреляют на месте.

Розе в ту ночь приснилось, что пришли эсэсовцы и расстреляли ее, подруг и семью, которая их приютила. Она проснулась в ужасе – ведь в такой одежде их всех переловят – и убедила подруг прийти на станцию, как велели. Может, рефлекторное подчинение приказам оказалось сильнее, чем тоска по свободе? Или в кабале их удерживал страх смерти? Как бы то ни было, они не воспользовались шансом бежать. Не исключено, что, измученные голодом, холодом и усталостью, они попросту разучились давать волю подобным мыслям.