Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Через 40 минут после отправления из Жилины состав вновь со скрежетом остановился. Внезапно пробудившаяся от звука резких немецких голосов, Линда Райх посмотрела в щель – снаружи были огни погранперехода. Веса в ней не набиралось и 50 килограммов, и она предложила девушкам повыше ростом поднять ее к вентиляционному окну. Оттуда она увидела, как гардисты вручают какие-то документы эсэсовцам. Она зачитывала вслух польские надписи на платформе, и весь вагон пытался разобраться, куда идет их состав. В другом вагоне точно так же поднесли к окну Рену Корнрайх.

– Может, нас из Польши отправят на работы в Германию? – предположила Линда.

Чего она не могла знать – так это того, что словаки только что передали весь состав в руки немцев. Шлагбаум поднялся, и состав покатился вперед. Потом шлагбаум вновь опустился, поставив на судьбах девушек окончательную печать.

Транспорт громыхал в ночи, усердно перемалывая остатки воли пассажирок. До места, куда их везли, прямого маршрута в те времена не существовало. Даже сегодня от Попрада до Освенцима на поезде – часов шесть, если не больше. Пока девушки беспокойно, урывками спали, состав шел, покачиваясь, по меняющемуся ландшафту. Горы становились все ниже, уступая место продуваемым ветрами полям, разоренным войной и нищетой. Это был чужой ветер, он насквозь пробирал и без того дрожащие тела. Жаждущие тепла и утешения девушки приникли к своим подругам и сестрам, уставившись в чернильную тьму вагона. Проезжая городки, чьих названий они никогда не слышали – Звардонь, Живец, Бельско-Бяла, Чеховице-Дзедзице, – состав замедлял ход, а когда путь лежал через лес – темные ельники и серебристые березовые рощи, засыпанные снегом, – он ехал еще медленнее. На заре жидкий свет раннего утра лишь едва коснулся бледных лиц.

Подобно африканцам, утрамбованным в чревах плывущих через океан кораблей, наши девушки стали объектом новой нарождавшейся работорговли. Все основные страны Европы, включая Британию, еще в начале XIX века наложили запрет на владение живыми людьми как частной собственностью и покончили с трансатлантической работорговлей. А теперь, больше века спустя, Германия попрала собственные законы, лишив этих девушек человеческих прав. Понятное дело – ведь евреи, как и африканцы, – не вполне люди, так что на гуманитарные аспекты можно закрыть глаза. Этот адский бизнес в одном только Аушвице за время своего существования принесет немецкой экономике 60 миллионов рейхсмарок (примерно 125 миллионов сегодняшних долларов). Но евреи в концлагерях никакой ценностью не обладали, и поэтому никто не утруждался продавать их или покупать.

Около одиннадцати утра состав с лязгом затормозил, доехав до польского городка Освенцим – это название раньше слышали лишь единицы из девушек. Вполне симпатичное местечко расположилось на берегах извилистой речки Солы под стенами живописного средневекового замка. Большая синагога и костел Успения Пресвятой Богородицы стоят неподалеку друг от друга, обращенные фасадами к реке. На окруженной белыми домами городской площади – никаких скульптур или фонтанов, но зато есть второй костел и была как минимум еще одна синагога. Дефицита в молельных домах здесь не испытывали. Евреи жили и трудились вместе с поляками, и поэтому акты сопротивления в городе не были редкостью. Арестованных содержали в местном тюремном лагере, куда нацистские оккупационные власти стали со временем свозить заключенных из других мест, привлекая тех и других к принудительному труду.

На несколько миль от города простирались гектары полей и пастбищ. Это был небедный город. Там имелись промышленные предприятия и казармы польской армии. Когда Германия после вторжения в Польшу столкнулась с необходимостью где-то держать политзаключенных и военнопленных, немцы решили, что стоявшие в паре миль от города бывшие казармы – идеальное место для будущего лагеря. Чтобы освободить и расширить территорию лагеря, жителей соседних деревень в 1942 году выселили. Их дома подлежали сносу.

Эшелон остановился в какой-то с виду глухомани. Там еще не стояло знаменитых «ворот смерти». Этот позорный символ не то что не построили, его еще даже не придумали. На месте будущего Биркенау были лишь конюшни и болота.

Когда двери вагонов для скота открыли, глазам девушек открылась панорама – серое небо и ровная, скучная земля. Вдоль горизонта тянулась полоса снега. Темно-серые пятна. Светло-серые. Буро-серые. Черно-серые. Пейзаж, напоминавший абстракции Марка Ротко. Эдита вместе с остальными девушками смотрела из вагона на природную версию его картин и чувствовала, как этот ландшафт засасывает ее. Пустота, какую и вообразить невозможно.

Зрачки у всех сжались. Боль и свет. Свет и боль.

«Там не было ничего, – вспоминает Эдита. – Ни-че-го!»