Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

У Берты Берковиц (№ 1048) откуда-то оказался еврейский молитвенник. Кошерного вина, правда, не было, как не было и нужды в горьких травах, – вкус рабства во рту и без них достаточно горек. Берта шепотом читала Агаду для Пеши Штейнер и других подруг, собравшихся вокруг нее на койках. В отсутствие отцов и братьев, которые провели бы церемонию, девушки заменили их и прочли кадиш, молитву, которую знали наизусть, благодаря освященной веками традиции. Некоторые из них, подняв во мраке над головами пустые красные миски, шептали: «Би-вѓилу йацону ми-Мицройим, ѓо лахмо аньо бней хорин. Поспешили мы из Египта с хлебом нашим скудным, [теперь мы] свободные люди»[41].

– Чем эта ночь отличается от других ночей?

Трудно представить, что могли ответить девушки на этот вопрос. Их слезы лились в темноте.

У них не было мацы – ни самим поесть, ни с ближним преломить, а какой без этого седер? Но Берта и другие праведные девушки всю неделю отказывались от дрожжевого хлеба. «Я не ела хлеб из уважения к родителям. Это был и мой мятеж, и единственное, что я могла для них сделать». Гадостную, некошерную баланду из конины есть все же пришлось, но Берта молила Бога о прощении.

Ритуал седера включает ответы на вопросы, призванные научить закону, морали и истории евреев. Вопросы задают четыре сына народа Израилева. Но в том аушвицком блоке были лишь дочери Израилевы, и поэтому первый вопрос – «Каковы порядки, законы и правила, которые заповедал вам Бог?» – вместо мудрого сына задавала мудрая дочь. Второй вопрос задает нечестивая дочь: «Что это за пасхальная служба у вас?». И здесь мы прерываемся, поскольку в нашей саге нечестивых девушек пока не было. Они еще только появятся. Это назидание напомнило Берте, Пеши и их подругам о том, как важно не держаться в стороне от тех, кого любишь, не проявлять отчужденность или антипатию, не обособляться друг от друга. Чтобы заслужить свободу, необходимо участвовать в жизни общины и помогать другим. Следование этим правилам поможет им уцелеть в Аушвице.

Последние два вопроса напоминают участникам, что не всем достает разумения и что таким людям нужна помощь – через Бога и семью найти ответы и освободиться из неволи. Если бы все было так просто.

В 1942 году еще не было понятия «Шоа». Лишь после Второй мировой войны в праздничный ритуал седера стали добавлять пятого сына, представляющего еврейских детей, которые не выжили, и, соответственно, пятый вопрос для размышлений.

Многие из девушек, праздновавших вместе с Бертой, да и другие девушки в лагерных блоках, могли вот-вот стать пятым ребенком… но вопрос они задавали уже сейчас:

– Почему?

Изнуренные чисткой болот, сносом домов, уборкой снега, тасканием навоза и рытьем ям, большинство из 997 девушек погрузились в сон задолго до последней пасхальной молитвы. На обычном седере такое тоже случается сплошь и рядом. Дети всегда засыпают на своих стульях, да и взрослые порой начинают клевать носом. Нежные голоса перечисляют казни египетские, пальцы окунаются в красные миски, где воды для окропления – с наперсток или ее вообще нет, а есть лишь воображаемые ритуальные капли, по одной – на каждую казнь и за тех, кто и сегодня продолжает страдать. Был ли в мире хоть кто-то, страдающий в тот момент больше, чем они? Слова Гелены Цитрон о том, что Аушвиц – это как «десять казней египетских в один день», отзывались в темноте песней «Дайену»[42] – «Нам и этого было бы достаточно», – которую пели усталые голоса без радости и энтузиазма и которая не могла исцелить раненый дух новых рабынь.

На традиционном седере участники успевают так проголодаться (а кое-кто – и немало подпить), что после завершения молитв все набрасываются на еду с огромным воодушевлением. В Аушвице молитвы закончились лишь усилившимся голодом и тщетной тоской по родным. «Мы бы жизнь отдали, лишь бы увидеть родителей хотя бы еще разок», – говорит Берта.

Там не было дверей, через которые узницы могли бы впустить в свое сердце Илию. Да и какой пророк пойдет в Аушвиц? Некоторые девушки, возможно, сосредоточили остатки энергии и предались медитации о грядущем пришествии мессии, но большинство забылись тяжелым сном обессилевшего человека. Берта, вспомнив отцовское благословение, принялась тихо нашептывать псалмы над спящими вокруг нее девушками:

Я радуюсь, что Бог услышал голос мой,
Моление мое.
Приклонил ко мне ухо Свое,
И потому буду призывать Его во все дни мои.

Объяли меня болезни смертные,

Муки адские постигли меня,
Я встретил тесноту и скорбь.
Тогда призвал я имя Господне:
Господи! избавь душу мою.[43]