Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

И этим все сказано. Эдита сердито уставилась в бушующую метель. Почему им нельзя сегодня заняться уборкой в блоках или еще чем-нибудь подобным? Как человек может быть таким жестоким? Или он отверг эту идею просто потому, что она принадлежала их начальнице? Борьба вокруг того, кто главный в женском лагере – Гесс или Лангефельд, – еще только начиналась. Этот раунд проиграла не только Лангефельд, но и ее узницы. Девушки строем по растущим сугробам отправились на работы.

Желая подкрепить волю коменданта, ответственный за открытие ворот эсэсовец рявкнул, чтобы девушки разулись: хлопки сандалий по босым пяткам раздражают его слух. Трудно поверить, чтобы за воем ветра он слышал хоть что-нибудь. Но в этом заключалась его привилегия – делать все, что заблагорассудится. Если комендант Гесс смог выгнать евреек на работу в метель, его подчиненные имели полное право заставить их идти босиком. Вопрос власти. Которой евреи не обладали. Девушки сняли свою так называемую обувь и молча пошагали под аркой с буквами задом наперед: ierF thcaM tiebrA.

Отныне все узницы, пересекающие лагерные ворота в любую сторону, обязаны были разуваться. Но вскоре снег начал сходить – теперь им хотя бы не приходилось идти босиком по снегу. Вместо него – ледяная грязь. А у девушек, работающих в полях с навозом, возникла новая проблема. Мокрая глинистая почва норовила засосать в себя их сандалии. Потеря «обуви» была равносильна смертному приговору. В один из первых дней оттепели это случилось с Линдой. Из страха остаться без «шлепанцев» остальные девушки в бригаде стали разуваться, прежде чем приступить к разноске навоза по жидкой, густой грязи.

По прибытии в Освенцим господин Балдовский узнал на станции дорогу к рабочему лагерю и направился к воротам Аушвица. Остановившим его охранникам он сказал, что хочет поговорить со старшим. Они недоверчиво посмотрели на него.

– Вы кто?

Он представился и помахал освобождениями.

– Я приехал за Леей и Эдитой Фридман из Гуменне, которых увезли по ошибке. Вот официальные документы об освобождении от работ.

Охранники расхохотались.

– Это на каком языке?

– На словацком.

– А мы – немцы.

Господин Балдовский пересказал им содержание документов.

– Они освобождены от работ! – воскликнул он.

– В Словакии, может, и освобождены. Но здесь – Большая Германия.

Да и в любом случае они понятия не имеют, о ком он говорит. Эдита? Лея? Фридман? Да он шутит!

– Какие у них номера?

– А у них есть номера?

– Здесь у всех есть номера!

Посетитель им уже надоел, и они, наставив на него ружья, приказали ему проваливать, а не то они будут стрелять. Господин Балдовский ретировался. Настало время для запасного плана. С сестрами Фридман он был хорошо знаком и не сомневался, что узнает их, а Аделу с ее рыжей гривой вообще трудно не разглядеть. А где Адела, там наверняка и Лея с Эдитой.

Он пошагал по дороге вдоль заборов с колючей проволокой, окружающих ряды кирпичных бараков под названием Аушвиц. В полях он заметил полубезумных с виду существ, бредущих босиком по снегу и грязи с навозом в голых руках. Их одежду, совершенно не подходящую им по размеру, то и дело распахивал ветер, и господин Балдовский обратил внимание, что на них нет нижнего белья. Почти лысые головы тоже были ничем не прикрыты. Явно женщины, но больше они походили на големов из еврейских легенд.

Господина Балдовского передернуло от их вида. Эти существа никак не могут быть благовоспитанными девушками, знакомыми ему по Гуменне. Он внимательно оглядел раскинувшееся до серо-бежевого горизонта пространство, но не увидел больше ничего и никого. Аушвиц – скорее всего, клиника для душевнобольных. Видимо, Эммануила Фридмана снабдили неверной информацией. Эдита с Леей никак не могут быть в этом аду.

Господин Балдовский вернулся в Гуменне с пустыми руками. «Эдиту с Леей наверняка увезли куда-то в другое место, – сказал он Фридману и его жене. – В Аушвице их однозначно быть не может. Это не рабочий лагерь, а психиатрическая клиника». Интересно, что бы подумал господин Балдовский, увидь он строительные бригады, где одни узницы сбрасывают кирпичи на головы другим?

«Представьте, – вздыхает Эдита, – приезжает обычный человек, осматривается по сторонам и видит бритых, полуодетых девушек. Бредут по снегу босиком и без чулок на ногах. Что он о нас подумает? Нормальными явно не сочтет».

Тем временем Аушвиц довольно быстро превращался в то, чем он показался господину Балдовскому. Многие девушки лишались рассудка. Их внезапно перенесли из теплой заботы родительского дома в атмосферу полной бесчеловечности, и эта травма вызвала тяжелые психические расстройства. Физическая и вербальная жестокость лишила юных женщин идентичности, эмоционально сломила, истощила, расчеловечила, и даже у самых волевых чувствовались проблемы с головой. Может, смерть уже наступила и они – в царстве мертвых? Может, за встающим над болотами туманом ничего нет?