Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

У Розы (№ 1371) были тонкие черты, свежий цвет лица, словно у цветка, давшего ей имя, и темно-русые волосы, она заплетала их в длинные косы, пока ее не обрили. Роза не производила впечатления очень уж крепкой девушки, но она выросла на ферме и умела работать. С самых первых дней в лагере она трудилась на строительстве фермы в Харменже, в паре километров от обоих лагерей. Условия в их бригаде считались одними из самых суровых. Надзирателем у них был эсэсовец, предпочитавший форме белый костюм и вселявший в девушек ужас. Развлекался он тем, что бросал какой-нибудь предмет за пределы рабочей площадки и приказывал его принести. Это была игра без выигрыша: если узница отказывалась, он стрелял в нее за непослушание, а если повиновалась – то за попытку побега. И он не один прибегал к этой уловке: подобную забаву любила Юана Борман, прозванная «дамой с собаками», только в девушек она не стреляла, а травила их своими овчарками.

Когда стройка в Харменже завершилась, эсэсовцы придумали экзамен, дабы подобрать самых годных, заслуживающих работы на ферме девушек. По словам Розы, претенденток заставили весь день неподвижно стоять под открытым небом. Погода выдалась особо холодной, а им при этом то и дело давали дополнительные задания. В какой-то момент, например, им приказали вытянуть руки и держать их перед собой в течение неопределенного времени, и если у какой-нибудь девушки руки начинали дрожать или она их опускала, то ее отправляли «на газ». В конце дня их заставили прыгать через канаву. Зато прошедшие все эти испытания были вознаграждены: их переселили в новенький барак и поручили работы по ферме. Роза смотрела за кроликами и фазанами. Она понимала, как сильно ей повезло: даже капо им попалась добрая. Но самое главное – те, кто работал в Харменже, прямо на ферме и жили: в бараках поменьше и потеплее лагерных. Да и еда у них была получше. Роза вспоминает богатый витаминами, ярко-зеленый крапивный суп.

Из спасительных вариантов бывшие фабричные работницы и девушки без специальных навыков могли претендовать разве что на сортировку – если удастся занять место в бригаде так называемых «красных косынок» или «белых косынок». Эшелоны с заключенными приезжали со всей Европы, и количество вещей, нуждающихся в сортировке, непрерывно росло, а вместе с ним увеличивалось и число рабов, необходимых для сортировки. Главная сложность состояла в том, чтобы в эту бригаду попасть. У узниц здесь была своя «форма»: они носили косынки – кто красные, а кто белые. Существовало лишь два способа заполучить такую косынку: либо украсть, либо выменять на хлеб.

Лучшие варианты работы в лагере требовали квалификаций, которыми фабричные девушки не обладали. От кабинетных «функционерок» требовались умение печатать на машинке и стенографировать, знание языков или красивый, аккуратный почерк – то есть то, чем не могли похвастаться ни девушки с ферм, ни большинство девочек-подростков. Словацкие еврейки прожили в лагере дольше других; те, что постарше и поопытнее, вполне годились на работу в эсэсовской канцелярии и с самого начала претендовали на эти должности. Возраст и диплом о школьном образовании имеют свои преимущества, но у Магдушки и Нюси Гартман, у Эдиты, Аделы и Магды Амстер и других девушек помладше отняли возможность закончить школу. И если они не попадали в швейную, фермерскую или сортировочную бригаду, им оставалось только одно – тяжкий физический труд.

Передано в дар от Эвжена Гартмана в память о Ленке Герцке. Музей еврейского наследия, Нью-Йорк.

У нас очень мало сведений о Ленке Герцке, двоюродной сестре Магдушки и Нюси Гартман, и о том, как она работала на одного из высоких чинов гестапо. Знаем лишь, что должность позволяла ей регулярно отправлять своим близким открытки и письма, а порой и телеграммы; ответную корреспонденцию она тоже получала. В ее почтовых отправлениях содержатся в основном разные бытовые подробности и просьбы прислать что-нибудь из продуктов, перемежающиеся зашифрованными сообщениями о встреченных в лагере родных и друзьях. Ленкины открытки не были механически переписанной ложью, которую надиктовывали другим узницам, а некоторые из них даже не просматривались цензорами. В ответных письмах чувствуется, что семья до конца не понимает, где она и что с ней, в них постоянно звучат вопросы, на которые она не могла ответить.

Переписка между Ленкой и Гартманами продолжалась два года. Одним из первых ей написал восьмилетний племянник Милан: