Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

С одной стороны, функционерская должность предоставляла возможность помогать другим, но с другой – вызывала не самое доброжелательное отношение со стороны прочих узников. Да как тут быть доброжелательным? Им дают больше еды, рабочий день у них короче, им не приходится проходить селекции. Функционерки сталкивались еще и с моральной дилеммой: они работают на ту самую систему, которая уничтожает их семьи, их общины, их культуру. Хотя многие пользовались своим положением, чтобы по мере возможности оказывать ту или иную помощь, печальная истина состоит в том, что не все они вели себя этично или нравственно. Основное население лагеря насмехалось над ними и презирало их отнюдь не без причины. В Аушвице понятия выживания и нравственности зачастую входили в противоречие.

Говоря о тех привезенных в первых эшелонах, кому удалось получить функционерские должности, доктор Манци Швалбова пишет: «Это нередко были девушки, чьи семьи полностью погибли, и некоторые из них в самый трудный период лагерной жизни потеряли голову, не устояв перед соблазном. Некоторые действительно находили удовольствие в том, чтобы вершить данную им власть. Но к счастью, таких было немного». Она тут же добавляет, что «в любой лагерной сфере всегда находились женщины, готовые без колебаний рисковать жизнью ради спасения других».

Сама доктор Манци Швалбова – одна из них. У евреев-медиков был жизненно важный доступ к лекарствам и к дополнительной еде – иначе как они смогли бы помочь заключенным остаться в живых? Летом бушевала малярия, и требовался хинин. Больные тифом нуждались в покое и в восполнении потери жидкости; лимонная вода – лучшее, чем узник мог разжиться. Появилась подпольная сеть с участием функционерок, которые с риском для жизни добывали для госпиталя лекарства и еду. Одной из самых важных в этом отношении бригад была та, что работала на «сортировке посылок, приходивших в адрес уже погибших женщин». Работницы тайком выносили оттуда «невостребованные» медикаменты и продукты, передавая их врачам для больных.

Блоковые старосты тоже имели возможность доставать лекарства для своих девушек. Разумеется, не бесплатно: то есть если девушке требовалось что-нибудь элементарное, скажем дезинфицирующая мазь для пореза, она оставалась голодной. Ничего просто так не давалось.

Больше всего страданий выпадало на долю тех, кто не мог продвинуться вверх по лестнице к спасительным должностям и тяжко трудился без крыши над головой – сносил дома, прокладывал дороги, копал глину для кирпичей или делал эти самые кирпичи. Лея с Эдитой продолжали работать в одной из худших бригад: они чистили болота и сточные канавы, стоя по колено в воде. С наступлением осенних холодов и у Эдиты стало болеть колено, и боль не унималась.

Глава двадцать третья

Биркенау реально превратился в лагерь смерти.

Эдита Гросман

Генетик и профессор анатомии Мюнстерского университета[58], доктор Иоганн Пауль Кремер, глубоко непривлекательный, смахивающий на монстра лысеющий человек с диким взглядом, прибыл в Аушвиц 2 сентября на место одного лагерного врача, заболевшего тифом. Знакомясь с лагерем в первый день, он понаблюдал за тем, как очищают «Циклоном Б» от вшей один из блоков, убивают больных инъекциями фенола, «газуют» людей из французского транспорта – 545 мужчин и мальчиков и 455 женщин и девочек[59]. Он педантично вел дневник, и в тот вечер на первозданно белой странице появилась новая запись: «В 3 часа ночи впервые участвовал в спецоперации. В сравнении с ней Дантов „Ад“ кажется чуть не комедией. Недаром Аушвиц зовут лагерем уничтожения!» Судя по всему, увиденное его ни капли не взволновало.

Пару дней спустя, в полдень, доктор Кремер с гарнизонным врачом, старшиной Тило, отправились в блок 25, где рядом с бараком «прямо на земле сидели» похожие на скелеты женщины и девочки. С их тел свисали грязные, ветхие гимнастерки русских солдат. В ужасе от увиденных им живых призраков с пустыми взглядами доктор Тило повернулся к коллеге: «Мы здесь возле anus mondi [ануса мира]». Это он говорил о женщинах.

Узников в безнадежной степени истощения – таких, как «ходячие трупы» из двора блока 25, – называли «мусульманами». Этих больных, изголодавшихся мужчин и женщин больше побаивались, чем жалели. Никто не хотел приближаться к живому напоминанию о том, во что может превратиться каждый – в голема, в современный вариант зомби, в существо, на глазах теряющее все человеческое. Опьяненные властью обесчеловечивать и уничтожать, эсэсовцы говорили о них: «жуткое зрелище», «мертвее призраков». Узницы, которых вид этих женщин-скелетов приводил в не меньший ужас, пытались быть добрее и называли их «ни живыми ни мертвыми». В глубине души у них жил страх стать такими же – немощными физически и уничтоженными духовно, – примкнуть к тем, из кого «без остатка высосали дух, который вдохнул в них Бог». Они боялись, что это заразно. И в самом деле – к деградации узниц приводили в основном болезни.