Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Приостановка депортации принесла облегчение тем, кого не успели увезти и кто продолжал пребывать в уверенности, что находится под защитой президентской бумаги об освобождении. Гартманы благополучно жили на семейной ферме и продолжали переписываться с Ленкой Герцкой. Одна из ее первых открыток написана карандашом. На ней – лиловая немецкая почтовая марка с фюрером и красный штемпель «Auschwitz Oberschleisen» («Аушвиц, Верхняя Силезия») – польский регион, где располагается лагерь.

28 ноября 1942 г.

Мои дорогие! Прежде всего шлю вам пожелания ко дню рождения, пусть еще рановато, но добрые пожелания со временем лишь становятся лучше. Еще я желаю вам крепкого здоровья и радости, и чтобы Всевышний дал вам сил работать. У нас на подступе зима, и дома, наверное, она тоже уже скоро настанет. Вечерами я мысленно брожу по городу и вспоминаю старые, знакомые места.

Ленка

Буквы полустерлись, и первая строчка с обращением почти неразличима, но открытка адресована дяде Ивана Раухвергера – Адольфу. Ивану неизвестно, откуда Ленка знала его дядю.

Работа в «Канаде» не освобождала узниц от болезни или смерти, но зато она давала возможность прятать заболевших подруг. Для выздоровления порой хватало небольшой передышки. Ида Эйгерман (№ 1930) подхватила тиф, работая в одной из «косыночных» бригад.

При проходе через охрану на воротах хитрость состояла в том, чтобы подруги спереди и сзади шли вплотную к больной, поддерживая ее в вертикальном положении. Так можно было проскользнуть мимо эсэсовцев, которые, всячески стараясь выполнить квоту по газу, изымали из строя больных и немощных, а тех потом заменяли новыми рабами-евреями из французских, бельгийских, греческих, голландских и прочих гетто.

Когда Ида добралась до сортировочного барака, ее спрятали под ворохами одежды, чтобы она смогла там хорошенько выспаться и набраться сил. Весь день девушки проверяли, как там она, тайком передавали то воду, то какой-нибудь найденный в карманах кусочек. В конце дня они, улучив момент, когда эсэсовцы не смотрят, помогли ей подняться, а позже – пройти через фильтрацию на входе в Биркенау. Если они сами не защитят друг друга, то кто? Это был единственный способ выжить. Так женщины спасали женщин. И мужчин.

Осенью 1942 года Рудольф Врба таскал багаж из эшелонов в сортировочные бараки, где познакомился со многими «белыми» и «красными» косынками. Когда в женском и мужском секторах лагеря разразилась эпидемия тифа, Руди стал одной из ее жертв. Болезнь поразила его неожиданно и беспощадно, как раз когда он нес на сортировку очередную порцию чемоданов. Три утра подряд его друзьям удавалось провести его на работу, подпирая своими телами. Как только эсэсовский кордон оставался позади, его тайком вели к словацким сортировщицам. Девушки прятали его так же, как Иду, – под огромными грудами одежды.

В горячке, обезвоженный, он плохо осознавал, что происходит, а девушки весь день по очереди приносили ему по глотку воды с лимоном и сахаром. Они даже «организовали» какие-то пилюли. Тиф – как русская рулетка, он забирал, кого захочет, не делая никаких различий. Через пару дней его положили в изолятор, и настоящее лечение сбило лихорадку. Но словацкие девушки подкрепили его духовно, они возродили «то немногое, что оставалось от моего морального духа».

Все началось с головной боли и ломоты в мышцах – от судорог Эдита и рукой не могла пошевелить. Ее одновременно тошнило и знобило, а все тело жгла лихорадка. Если бы какой-нибудь эсэсовец велел ей высунуть язык, он увидел бы характерные пятна и отправил бы ее на газ. Она не могла есть и впала в ступор. Болело всё, даже глаза. «Я помню, как сейчас. Очень живо. Стоит об этом заговорить, как я ощущаю все это физически. Я вижу себя. Вижу, как Лея тянет меня на работу: „Стой прямо! “» Эдитин желудок не принимал ничего, кроме жидкого, и Лея отдавала ей свой чай и суп, а взамен брала ее хлеб. «Лихорадка у меня была, наверное, 41 градус. А мне – таскать наверх кирпичи».

Организм Эдиты сражался с инфекцией несколько недель, пока однажды утром она не поняла, проснувшись, что снова наконец жива. Пелена лихорадки ушла. И ей жадно хотелось съесть что-нибудь твердое. Глядя на деревянные балки над головой, она пыталась вспомнить, какой сейчас месяц, и ее лицо озарила легкая улыбка. Она повернулась к сестре и шепотом поделилась хорошей новостью:

– Лея! Я снова хочу есть!

Бледная Лея посмотрела на младшую сестру остекленевшими глазами.

– А я – нет.

Теперь они поменялись ролями. Настал черед Эдиты отдавать Лее чай и суп, а самой есть ее хлеб.