Их было трое (сборник)

— Фарн фацауы, фарн! /Счастье идет, счастье/ —

громко возвещают прибывшие — это о невесте.

«Несчастье мое, несчастье!..» — шепчет бедная, всеми

забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прик-

рывающий обезображенную часть лица. К горлу подсту-

* К у р а т /осет./ — тонкий бешмет под черкеску.

** Хадзар /осет./ — дом.

76

пают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону

леса.

Возле большого кирпичного дома, где живет старый

Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трех-

летнего мальчика, Знаура.

— Куда бежит тетя? — спрашивает ребенок.

— В лес, в гости к лешему, она колдунья, — следует

ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ве-

дая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны.

Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установи-

лась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой

армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии, ие

то в Иране — по-разному говорили, да старик Саладдин

остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Са-

ладдина. Шел ему четырнадцатый год.

Все богатство дяди Саладдина теперь заключалось

в кирпичном доме, в небольшом стаде овец, запрятанном

в горах, да, может быть, в золотой кубышке, о которой

ходили таинственные слухи задолго до начала граждан-

ской войны.

Знаур вместе со своим школьным товарищем, русским

мальчиком-сиротой Костей Коняхиным целыми неделя-

ми пропадал на пастбище, недалеко от сторожки лесни-

ка. Друзья пасли сельский табун жеребят, которые воз-

растом еще не подошли для сдачи в Красную Армию.

Были здесь и овцы, принадлежащие Саладдину, — при

них-то и находился Знаур.

Часто вечерами подсаживалась к пастушьему костру

лекарка Хадзи и просиживала с ребятами долгие часы,

рассказывая самые интересные истории о нартах — ми-

фических предках осетин. Юные пастухи привязались к

Хадзи и удивлялись, как могли до сих пор бояться ее.

Хадзигуа тайно бросала на Знаура трепетные взгля-

ды, полные материнской любви. Открыться ему она могла

лишь в тот день, когда Знаур станет самостоятельным

человеком и кончится над ним власть старого Саладдина.

В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за гра-

ницей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа ома

была злой соперницей, самой счастливой женщиной па

свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской

77

половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старуш-

ка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за

ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комна-

ту больной.

— Потерпи, дорогая Цеж, — говорила лекарка. —

Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стих:

ла, пойду на поиски...

Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные

цветы и корни.

Зашла в редколесье и остановилась возле стройного

клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревь-

ев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат,

низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаи-

лись паутинистые стебли с черными зубчатыми листоч-

ками. «Вот он, — прошептала радостно Хадзи, — горный

крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной

Цеж».

С полной корзиной целебных трав подходит она к

роднику. На бережке маленького прозрачного водоема

растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями,

покрытыми серо-зеленой листвой.

Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась.

Видимо, вспомнила весну своей жизни — весну без сол-

нышка.

Знаур находит друзей

Прошла неделя, как душа почтенного Саладдина

волею всевышнего переселилась в лучший мир. Тризна

и погребение были устроены по шариату*, хотя старик

числился христианином. После второго приступа парали-

ча он сам распорядился о похоронах.

Еще теплое тело Саладдина укутали в белый саван,

отнесли на кладбище и уложили в глубокую земляную

нишу — головой к святой Мекке.

Аллах и пророк его Магомет не поощряли пьянства,

осетинские мусульмане все-таки делали маленькое иск-

лючение из корана — пили араку на поминках, а потом

усердно замаливали этот грех и одаряли сельского мул-

лу, чтобы не гневался за невинную слабость правоверных.

* Шариат

— свод мусульманских законов и обычаев.

Знаур не знал, что ему делать здесь, среди чужих

людей, в опустевшем доме Кубатиевых, и он — сам себе

теперь хозяин — решил отправиться в селение Христиа-

новское, надеясь разыскать Костю Коняхина и переехав-

ших туда друзей по школе, братьев Кудзиго и Кудзи.

Ушел и не оглянулся на дом, в котором прошли годы его

детства.

Хотя Саладдин в минуты доброго настроения говорил

ему «сын мой» и гордился тем, что приписал приемыша

к знатной фамилии Кубатиевых, но на Знаура смотрели

с некоторым презрением. «Кавдасард» — рожденный в

хлеву * — не раз доходило до чуткого слуха ребенка.

После 1918 года, когда к власти пришли Советы,

старик обратил все свое властолюбие на сына — единст-

венного в доме работника. Батраки ушли. Лютую злобу

на «захватчиков»-большевиков старейший из дигорских

баделят ** изливал молча, кулаками, и сыпались они на

спину «кавдасарда». Никто не смел сказать выжившему

из ума старику, что он рубит сук, на котором сидит.

Только перед самой смертью Саладдин подобрел, позвал

свою дальнюю родственницу Ханифу и проскрежетал: