Иконография Богоматери. Том первый

Не стало гонений и препятствий, но культурная борьба с язычеством продолжалась, и пышные римские мозаики еще носят на себе отпечаток религиозной брани. Мы встречаем эти мозаики уже в конце века, но в их композициях не находим и мысли о каком либо новом монументальном искусстве, с новыми типами. Напротив того, самая постройка храмов, их украшения и блестящая их сторона были, по необходимости, делом спешным и слабо обдуманным. Таким образом, мозаики алтаря Римской церкви св. Пуденцианы по своему стилю относятся еще к эллинистическим произведениям и представляют в конце столетия (390 года) священные типы в зависимости от идеальных типов язычества: почти все апостолы массивны и малоподвижны и напоминают более философов, чем учеников Спасителя. Столь же грузны и не идеальны аллегории двух «церквей», а эмблемы евангелий кажутся грубыми скульптурами. Эта мозаика дает нам, правда, произведение, сложившееся в самом Иерусалиме, и все фигуры представлены здесь на фоне зданий храма Гроба Господня.

Итак, даже в тех работах, которые по своему стилю не дают ничего нового против общих черт позднего антика, ясно видно или может быть открыто восточное влияние; но вопрос о действительных источниках этого восточного течения едва только затронут наукой, ставившей его доселе как полемический прием против притязаний Рима, а не как историческое построение.

Недавно появившееся «Руководство по византийскому искусству» Шарля Диля[80] посвящает первую книгу обзору «источников и образования» его в следующем порядке: источники сирийские, египетские, анатолийские и роль Константинополя в образовании византийского искусства. Основной пункт этой исторической программы верен и не требует в настоящее время доказательств. Но частности ее еще вовсе не установлены и, впредь до выработки определенных взглядов, допускают всякие соображения. А так как наша задача настолько специальна, что отделы не всегда имеют точный материал, и сохранившиеся изображения Божией Матери зачастую представляют отдаленные копии, то историческая постановка отделов требует хотя краткой, но общей характеристики.

Так анатолийское влияние должно быть нами отстранено, во-первых, потому, что оно пока ограничивается памятниками архитектурными, а, во-вторых, потому, что все гадания о роли Малой Азии в образовании византийской иконографии не выходили пока из области чистой гипотезы. Не даром сам составитель Руководства именует их «тайною». Далее, в порядке следования, мы предпочитаем по старому поставить рядом Египет и Сирию. Правда, христианские храмы и памятники центральной Сирии древнее известных нам христианских памятников Египта, но, как известно, в этих храмах отсутствуют пластика и живопись, а роль архитектуры в истории искусства настолько обособлена, что не дает еще права на выводы для пластических искусств. Наконец, высокое развитие египетского искусства и на его месте эллинистического в первых трех веках указывает само, где надо искать первые шаги греко-восточной христианской иконографии.

Быть может, поэтому, наиболее верным согласительным пунктом для настоящего греко-восточного периода было бы признать, что в эту эпоху не было общего центра: Рим перестал быть центром и руководителем культуры и искусства и сам стал провинцией, лишился частью и населения и прежних средств, былой роскоши и жизни, сделавшись на половину мертвым городом (о чем согласно твердят его посетители в V веке). Но, взамен, центром не сразу стала и Византия, хотя она и унаследовала политическую роль Рима, отчасти его силы и средства, а также его художественные мастерские (особенно по художественной промышленности и разным мастерствам: мозаическому, резьбе в слоновой кости и пр.), а потому на место одного явилось несколько центров, которые, освободившись от образца, зажили ярче и сильнее своей особливой культурной и художественной жизнью.

В конце четвертого столетия Александрия не только представляла собой художественный и умственный центр, но и своего рода средоточие новой духовной жизни и возбужденных ею решительных вопросов об отношении общества и государства к христианству и умирающему язычеству. Здесь еще стоял целым грандиозный храм Сераписа, и совершались пышные многолюдные помпы и мистерии. Именно здесь, среди богатой, обильной и привычной к материализму страны, в виде отпора исконному сенсуализму, развилось монашество, выработаны были самые суровые его уставы, и принципом жизни объявлен аскез и борьба с нею.