Икс или игрек?

Миссис Бленкенсоп взяла три. Под конвоем миссис Перенья она вошла в свою комнату и торопливо отвергла предложение положить в постель бутылку с горячей водой.

Миссис Перенья не преминула оставить последнее слово за собой, выходя из комнаты.

– Но у вас был свой аспирин, миссис Бленкенсоп, я видела.

– Я знаю, – быстро ответила Таппенс. – Я знаю, что он где-то был, но, глупость какая, не могу вспомнить, куда я его дела.

– Ладно, отдохните хорошенько до чая, – сверкнула белыми зубами миссис Перенья.

Она вышла и закрыла за собой дверь. Таппенс глубоко вздохнула и легла в постель на случай, если миссис Перенья вернется.

Не заподозрила ли она чего-нибудь? Эти зубы, такие крупные и белые, – это чтобы съесть тебя, дитя мое. Таппенс всегда приходили на ум эти слова, когда она видела эти зубы. Да и руки у миссис Перенья были большие и пугающие.

Вроде бы она отреагировала на присутствие Таппенс в своей комнате довольно естественно. Но она вернется и увидит, что ящик ее бюро открыт. Вызовет ли это у нее подозрения? Или миссис Перенья подумает, что сама случайно оставила его открытым? Иногда ведь бывает такое… Сумела ли Таппенс сложить письма так, как они лежали прежде?

Скорее всего, даже если миссис Перенья и заметит, то она заподозрит кого-нибудь из слуг, чем «миссис Бленкенсоп». А если и заподозрит, то, вероятно, только в излишнем любопытстве. Таппенс знала, что на свете полно людей, которые повсюду суют свой нос.

Но если миссис Перенья – знаменитая немецкая шпионка Игрек, она заподозрит слежку.

Не было ли в ее поведении необычной настороженности? Вроде бы она вела себя естественно – за исключением той сухой ремарки насчет аспирина.

Внезапно Таппенс села на кровати. Она вспомнила, что ее аспирин вместе с флакончиком йода и соды лежали в глубине ящика ее письменного стола, куда она сунула их не распаковывая.

Стало быть, не только она шарила в чужих комнатах. В этом миссис Перенья опередила ее.

Глава 7

I

На следующий день миссис Спрот отправилась в Лондон.

Всего нескольких робких намеков с ее стороны – и обитатели «Сан-Суси» тут же стали предлагать ей присмотреть за Бетти.

Когда миссис Спрот, на прощание неоднократно попросив Бетти быть хорошей девочкой, уехала, девчушка вцепилась в Таппенс, которой выпало утреннее дежурство.

– Игьять, – сказала Бетти. – Пьятки.

Она с каждым днем говорила все лучше и приобрела очаровательную привычку склонять головку набок, обезоруживая собеседника обворожительной улыбкой и бормоча: «Позялуста».

Таппенс намеревалась взять ее на прогулку, но шел сильный дождь, так что обе устроились в комнате, где Бетти сразу же потащила ее к бюро, где в нижнем ящике лежали ее игрушки.

– Может, спрячем Бонзо? – спросила Таппенс.

Но Бетти передумала и вместо этого заявила:

– Потитай сказку.

Таппенс взяла довольно потрепанную книжку с буфета, но ее остановил вопль Бетти:

– Нет, нет… гьязь… пьёхо…

Таппенс удивленно уставилась на нее, затем посмотрела на книжку с цветными картинками, «Джеки-дружок».

– Джеки плохой? – спросила она. – Потому что сунул палец в пирог?

Бетти подчеркнуто повторила:

– Пьё-хо! – и с отчаянным усилием: – Гррррязь!

Она выхватила книжку у Таппенс и сунула ее на место, затем вытащила точно такую же книжку с другой стороны полки, заявив с лучезарной улыбкой:

– Ч-ч-чистый хоррроший Джек!

Таппенс поняла, что грязные и потрепанные книжки заменялись более новыми и чистыми, и немного удивилась. Миссис Спрот была, стало быть, мамашей-гигиенисткой. Такие всегда боятся микробов, грязной пищи или что ребенок будет сосать упавшую игрушку.

Таппенс вольно росла в доме приходского священника и всегда с некоторым презрением относилась к преувеличенному гигиенизму; своих двоих детей она вырастила так, чтобы те впитали, по ее словам, «приличное количество» грязи. Однако она послушно взяла новую книжку про Джека и прочла ее девочке с комментариями, подходящими к ситуации. Бетти бормотала:

– Джек!.. Паец!.. Пиёг! – тыча липким пальчиком в эти картинки, что сулило скорое списание и этой второй книжки в хлам. Они перешли к «Гуси-гуси» и «Старушке в башмаке», а затем Бетти спрятала книжки, и Таппенс пришлось ужасно долго искать их, к восторгу Бетти, и так пролетело утро.

После ланча Бетти отдыхала, и тогда миссис О’Рурк пригласила Таппенс к себе в комнату.

Комната миссис О’Рурк была очень неопрятной; в ней сильно пахло мятой и еще слабо припахивало нафталиновыми таблетками. На всех столах стояли фотографии детей, внуков, племянников и племянниц, внучатых племянников и внучатых племянниц миссис О’Рурк. Их было так много, что Таппенс показалось, что она попала в какую-то реалистичную постановку поздневикторианского периода.

– Хорошо иметь детей, миссис Бленкенсоп, – тепло заметила миссис О’Рурк.

– О, ну… – сказала Таппенс, – с моими двумя…

– Двумя? – тут же вклинилась миссис О’Рурк. – Но мне казалось, что у вас трое мальчиков?

– Да, трое. Но двое из них погодки, и я думала сейчас о них.

– А! Понимаю. Присядьте, миссис Бленкенсоп, чувствуйте себя как дома.