Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

После посадки я с глазу на глаз отчитывал за своеволие младшего лейтенанта Михаила Талыкова. Он хоть и был кадровым военным летчиком (успел перед войной закончить авиационное училище), но до лета сорок второго года еще не воевал. Передо мной стоял, насупившись, недовольно поджав губы, двадцатилетний паренек: ниже среднего роста, скуластый, с крупным упрямым подбородком, и смотрел на носки своих хромовых сапог.

– Ты слышал мою команду уходить от цели? – спросил я его строго и, конечно, приготовился выслушать всякие оправдания. А оправдания в подобных случаях такие: приемник, мол, оказался неточно настроенным на волну, а как все повернули от цели – вовремя не заметил. Но ответ Талыкова был настолько неожиданным, что я опешил.

– Слышал… – небрежно ответил он и коротко взглянул на меня исподлобья серыми глазами.

– А если слышал, так почему же сразу не пристроился?!

– Так ведь пушки и пулеметы у меня еще стреляли! – произнес он скороговоркой, убежденный в своей правоте. Из ответа выходило, что я был не прав, потому как преждевременно ушел от цели, не дав ему полностью расстрелять боекомплект. А то, что на случай воздушного боя с истребителями при возвращении с задания положено было оставлять часть патронов для пушек и пулеметов, – для него не закон!

Возбуждение после боевого вылета еще не улеглось. И тогда, еле сдерживаясь, я крикнул ему:

– Идите!

Он козырнул, круто повернулся, придерживая рукой планшет с картой, и пошел, твердо ступая с каблука.

Я долго смотрел ему вслед. Запомнились хромовые сапоги с собранными в гармошку голенищами. Он шел по жухлой траве, сбивая с нее пыль. Глядя вслед Талыкову, я успокаивал себя: «Ничего, остепенится парень, когда ему зенитки и «мессеры» перышки обобьют. Кто из нас на первых порах не хорохорился?»

Мне невольно пришел на память свой первый боевой вылет с ведущим младшим лейтенантом Иваном Бобровым. Я тогда тоже отчудил, да еще дважды в одном вылете. Сразу же после взлета, когда группа проходила над аэродромом, я пристроился к ведущему так близко, что, взглянув на меня, он, наверное, и дышать перестал. В таком плотном строю мне приходилось перед войной летать на спортивном самолете УТ-1 во время воздушного парада. На фронте я узнал, что такой сомкнутый строй – всего лишь красивость, он лишает маневра и для войны совершенно не пригоден. И все же я прижался к Боброву. А для чего? Чтобы оставшиеся на земле подумали: «А тот, что справа, не лыком шит!» Да и потом, во время штурмовки автоколонны, я сделал лишнюю атаку, чтобы показать свою храбрость перед ведущим…

Мой разговор с Талыковым произошел в начале июня сорок второго года, за несколько дней до событий, которые были так неожиданны для всех нас. Мы видели начало успешного наступления наших войск южнее Харькова, но потом эта группировка оказалась окруженной, и лавина фашистских танков и автомашин хлынула по Донбассу на восток. Нам пришлось часто менять полевые аэродромы: Погорелое, Шахты, Кагальницкая… Через пять дней мы уже оказались за Доном, южнее Ростова. Видеться с Талыковым в те дни почти не приходилось: он уже успел стать ведущим и со мной вместе не летал.

Как-то на аэродроме в Шахтах за ужином Талыков вошел в столовую вместе с несколькими летчиками-сержантами. В их числе были новички, только что прибывшие в полк: Григорий Княжев, Николай Письмиченко, Виктор Оленин. Кажется, в этот день Талыков водил их в первый бой, стал их «крестным отцом». Движения Талыкова, как всегда, были порывисты. Он сдернул с головы надвинутую на брови пилотку, с размаху опустился на скамью. Со стороны можно было подумать, что он на кого-то зол. Усталость тенями легла под его глазами. В тот день он трижды слетал на штурмовку войск, пытавшихся форсировать Северский Донец в районе Белой Калитвы. Талыков ел молча и быстро, а когда водка ударила ему в голову всеми сорока градусами, он оживленно заговорил с соседями по столу. Ребром ладони бил по краю стола – доказывал что-то молодым ведомым… И в общежитии после ужина шумел:

– Чем больше заходов на цель, тем больше у фрицев танков и машин убавляется! – убеждал он кого-то в бесспорной истине.

«Носится со своей «теорией», как в прошлый раз, когда оправдывался после полета к Лисичанску», – подумал я. И все же мне было отрадно видеть Талыкова таким ершистым и задиристым. Он успел за это время побывать в разных переделках, ему уже досталось и «по перышкам», но он не обмяк, не «слинял», как говорили у нас, не потерял уверенности в своих силах и воевал очень зло. Частенько Талыков прилетал с «сухими» снарядными ящиками, расстреливая боекомплект до единого патрона. Темперамент бил из него ключом, но мне казалось, что горячность погубит его раньше, чем случай…