Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

…В Исти-Су мы провели не один день, но приказа перелететь ближе к линии фронта все не было. Вместо него поступило распоряжение: продолжать тренировки на групповую слетанность и полеты на полигон. И мы летали с утра до вечера, не испытывая недостатка ни в горючем, ни в боеприпасах.

А потом пришел приказ: провести конференцию по обмену боевым опытом. Невиданное дело – конференция на войне! Значит, не так уж плохи наши дела, если нас не спешат вводить в бой.

Холобаев составил темы докладов, распределил их между летчиками. Неожиданно взбунтовался Федя Артемов:

– Какой, товарищ командир, из меня оратор? Я только выйду на трибуну и тут же заикой стану…

– А ты не ораторствуй! Расскажи по-человечески о налетах на Артемовский и Константиновский аэродромы, в которых сам участвовал с Мосьпановым. Все как было, от взлета и до посадки. И на схемке это изобрази. Никогда не вредно самому пошевелить мозгами, и молодым летчикам интересно тебя послушать. Что касается трибуны, про это стойло забудь, его нам никто тут еще не приготовил. Ора-атор…

Тем докладов набралось много: одному надо было рассказать о противозенитном маневре, другому – о воздушном бое штурмовиков с «мессерами», третьему – о боевых порядках, четвертому – об атаке переправ… Помнится, что из бывалых летчиков лишь одному Петру Руденко не досталось доклада. Он готовился к поездке в Грозный на митинг молодежи Северного Кавказа. И потом мы узнаем из газет, что вслед за кабардинским партизаном Камботом Чатаевым и поэтом Дагестана Расулом Гамзатовым он произнес самую короткую речь: «Мы били, бьем и будем бить гитлеровцев до полной победы!» Зато летчик-гвардеец с двумя боевыми орденами Красного Знамени сойдет со сцены театра под самые продолжительные рукоплескания.

Мне Холобаев задал щекотливую тему о стрельбе и бомбометании со штурмовика. Это было легче показать на полигоне перед всеми летчиками, чем рассказывать. И не в стрельбе была загвоздка, тут все просто: опустил нос штурмовика, поймал цель на перекрестье, подвел самолет пониже к земле – жми на гашетки. Если вдруг светящиеся дорожки трасс прошли мимо, то небольшими движениями рулей направь их куда следует. Стрелять со штурмовика одно удовольствие: на твоих глазах вспыхивает вражеская машина – и тогда летчик окрылен успехом. Совсем иначе обстояло дело с бомбометанием. Не нашлось, оказывается, человека, который бы сконструировал для штурмовика прицел. Не появился этот прицел в течение всей войны, не было его и после. Поэтому у каждого из нас была своя метода. Бомбили на глазок, по чутью, или, как мы выражались, «по сапогу». Шутники придумали даже шифр несуществующему прицелу – КС-42, что означало: кирзовый сапог сорок второго года. Число это, кстати, возрастало с каждым годом и к концу войны достигло 45. Летчики приноравливались каждый по-своему и в общем-то бомбы клали метко.

Прицела не было, зато штурмовик начал обрастать различными метками и штырями-визирами, как днище корабля ракушками. Метки эти служили для определения момента ввода в пикирование. Ну ввел, а что дальше? Летчик должен был на глазок придать самолету угол наклона в 30 градусов и тут же начать отсчет в уме (как делали в старину фотографы) положенное количество секунд выдержки времени. Помимо этого надо было во время пикирования еще успевать бросать взгляд на высотомер, чтобы на кнопку сброса бомб нажать не выше и не ниже положенной высоты.

Раз появились перед глазами летчика заводские метки и штыри, то родилась и специальная инструкция о правилах пользования ими. Инструкцию положено было знать и сдать по ней зачет. Одного не учитывала эта инструкция: как летчику за считаные секунды да еще в боевой обстановке, когда рядом рвутся зенитные снаряды, успеть проделать многочисленные операции?

Я тогда спросил Холобаева:

– Как докладывать: по инструкции или по «сапогу»?

– Докладывай, как сам делаешь. О «сапоге» перед молодыми не взболтни! А чтобы тебе поверили, потом покажешь на полигоне…

На конференции вдоволь наговорились, поспорили и на многие вещи, о которых раньше не задумывались, стали смотреть другими глазами. Вспомнили тактические приемы, применявшиеся нашими прославленными мастерами, – майором Николаем Зубом и старшим лейтенантом Ильей Мосьпановым. Кое-что из их арсенала приняли на вооружение. Не заикался и Федя Артемов, рассказавший о боевых вылетах на вражеские аэродромы.

Перед показательным полетом на полигон я обратился к командиру:

– А что если о своих действиях в воздухе я буду по радио передавать, чтоб все слышали?

– Поворачиваться успеешь?

– Попробую…

Но как тут обойдешься без начальника связи Нудженко? Он пристроил около наземной станции репродуктор, и я попросил его придумать еще одно усовершенствование: вывести переключатель передатчика на ручку управления. Ведь к нему каждый раз приходится тянуться почти до самого пола… Нудженко сделал и это, и на моем самолете появился лишний проводок и кнопка контактного переключателя, примотанная к ручке управления изоляционной лентой: нажал – говори, отпустил – слушай. Прелесть! Позже у нас побывал заместитель главного конструктора Яков Иванович Мальцев. Он посмотрел на «лишнюю» кнопку, перекочевавшую к тому времени на все самолеты ведущих, и сказал:

– Усовершенствование дельное, мы внедрим его в серию.

Мой полет на полигон прошел успешно. С легкой руки корреспондентов его окрестили «лекцией с воздуха». Эта форма обучения получила у нас впоследствии широкое распространение. После полета ко мне подошел Холобаев, снял со своей гимнастерки большой парашютный значок мастера и прикрепил его на грудь.

– Так я же столько не напрыгал!

– Носи, носи на память. Глядишь, скоро придется еще одну дырку рядом вертеть…

Тогда, в Исти-Су, ни у кого из летчиков, кто прошел трудный боевой путь от Донбасса до предгорий Кавказа, не было ни одной награды. Не было ее даже у Талыкова, хоть наградной на орден Ленина составляли еще в июле сорок второго, в тот самый день, когда вывез он меня в фюзеляже своей «девятки» из-под носа у немцев. Не было награды у Артемова, не было ее и у меня, хоть и по полсотни вылетов мы уже совершили. Признаться, этих наград ждали все, кому полагалось. Ждали перед вступлением в «третий» тур. Иногда меж собой поговаривали:

– Слышал, начальство, что повыше, наградные под сукно кладет.

– Кто это мелет?

– Сам от писарей слышал. Они-то в курсе…

– А может, не в дивизии, а в другом месте залежались?

Каждый мечтал о дне, когда придется на гимнастерке «дырку вертеть». Ведь награду важно получить при жизни.

Незаметно промелькнул сентябрь, а мы все еще тренировались в Исти-Су. Молодые летчики научились метко стрелять и бомбить, стали уверенно держаться в строю не только при полете по прямой, но и при маневрировании, овладели техникой атаки цели всем составом эскадрильи. На это внушительное зрелище, не отрывая взгляда, смотрели все, кто оставался на земле. Двенадцать штурмовиков одновременно опустили носы, из-под их крыльев одним дымным росчерком метнулись к земле 96 «эрэсов» – дробно хрястнул залповый взрыв. Вслед за этим снопы трасс кромсают мишени, а при выходе из пикирования от самолетов отделяются черные точки, стремительно несущиеся вниз. Под ногами вздрагивает земля, поднимается пелена пыли, и громовое эхо гулко отдается в горах. Штурмовики вновь пошли на высоту, чтобы повторить атаку. Командир полка командует в микрофон:

– Внимание, в воздухе вражеские истребители!

Летчики слышат команду, и ведущий выходит вперед. Его самолет кренится, остальные вслед за ним вытягиваются в цепочку, и в воздухе образуется карусель. Этот боевой порядок придумали для самообороны от «мессеров» и назвали его «спасательным кругом». Одноместный штурмовик сзади беззащитен, но если бы фриц сейчас попытался кого-нибудь атаковать, то идущий у него позади сможет отсечь «мессера» своим лобовым огнем.

– Атака отбита, разрешаю посадку, – говорит в микрофон командир, садится в автомашину и спешит проверить результаты работы первой эскадрильи майора Галущенко.

Красиво она сработала, ничего не скажешь. Миша Талыков, стоявший рядом, первым нарушил молчание:

– Вот теперь мы собрались с силами! – И зачем-то притопнул каблуком.

А я тогда подумал: «Да, это уже не тот полк, когда пришлось воевать на двух штурмовиках».

…Полк был готов к отлету на передовой аэродром, но вдруг последовало новое распоряжение: 7-й гвардейский будет ночным. Это новость! Нам и слышать не приходилось, чтобы ночью летали на штурмовиках. Теперь снова будет задержка с переучиванием. В нашем полку немногие летчики летали ночью, да и то лишь на У-2.

В крайних саклях аула вечером стоял галдеж.

– Не пойму, какой толк, что будем летать ночью?

– А такой толк, что меньше будет потерь. Вон девчата из полка Бершанской по ночам тарахтят на У-2 – многие из них уже «наклепали» по триста боевых вылетов. А ведь у них вместо брони фанера да полотно. – У штурмовиков, как известно, редко кто до пятидесяти вылетов дотягивал.

– Теперь, братцы, прощай, бреющий, на высоту нас загонят: в потемках мигом в гору воткнешься.

– А если загонят на высоту, тогда уж стрелять не придется, только бомбить с помощью КС-42…

– И групповая наша слетанность насмарку пойдет…

– Это почему же?

– А как же ты, интересно, в темноте будешь держаться в строю? Даже пешие в ночных переходах друг другу на пятки наступают.

– Соседа по навигационным огням можно видеть. Для чего же, по-твоему, их установили на концах крыльев и на хвосте?

– Если хочешь знать, так «ночники» их включают только при взлете и посадке. Будешь с огнями летать, немецкие зенитчики только спасибо скажут: даже без прожекторов лупить будут. Ночные истребители по огням легко находят…

– Братцы! А как же мы цели ночью отыскивать будем?

– Придется осветительные бомбы брать.

– А фугасные куда подвешивать?

На этот вопрос охотника отвечать не нашлось.

И началась в наших головах великая путаница. И это после конференции, когда все вроде бы стало на свои места!

На следующий день откуда-то привезли с полсотни фонарей «летучая мышь», расставили их на летном поле: ночной старт. Прожектора для освещения посадочной полосы не было. Прилетел на У-2 боевой летчик из ночного полка – нас вывозить. Мы летали от заката до рассвета несколько ночей подряд, и, на удивление, дело с переучиванием пошло очень быстро. Молодежь вылетела самостоятельно. А до чего приятно летать ночью на У-2! Воздух спокоен, и самолет плывет, не шелохнувшись, словно в сметане. Вокруг чернота, лишь слабо мерцают приборы, да на аэродроме тускло светят редко выставленные в два ряда фонари, напоминая улицу мирного города в поздний час. Видеть это на фронте непривычно: ведь все населенные пункты затемнены, машины по дорогам ездят без фар. Глядя вниз, невольно уносишься мыслями к безмятежным довоенным дням.

Мы стояли на старте и следили за пролетавшим над нами самолетом. По звездному небу бежали три огонька: красный, зеленый и белый. И, если бы не тарахтение мотора в ночной тишине, можно было бы принять их за полого падающие звезды. Это сержант Остапенко выполнял самостоятельный полет по кругу.

– Хохол-то твой землю носом роет, – одобрительно сказал командир. Он сделал смачную затяжку, жар цигарки осветил его лицо с глубокими морщинами около губ. И в этот самый миг яркий свет резанул по глазам, ударило волной всколыхнувшегося воздуха, мы упали на землю. Первым вскочил командир: «Гасить фонари!!!» – закричал он. Все бросились врассыпную выполнять команду. Только теперь мы услышали отдаленный завывающий гул немецкого «ночника», спешившего до рассвета перелететь линию фронта. На востоке, со стороны Махачкалы, уже светлело небо. Техники закапывали опаленную взрывом воронку. Ни один человек, ни один самолет у нас на аэродроме Исти-Су не пострадал. Мы уже тряслись в грузовике по пути в аул и клевали носами.

– А фриц этот тоже по кирзовому сапогу отбомбился, – послышался голос Ивана Остапенко.