Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

В эти дни над Кавказским хребтом висела полная луна. Она сияла вверху, отражаясь в лужах после обильных дождей. От света луны все видно как днем, и парам некуда укрыться. Вот и торчат они у распахнутой двери. Разговор у партнеров почему-то не клеится. Ребята хоть делом заняты – знай смолят крепкую махорку, а девушки в военной форме с самым что ни на есть маленьким званием не знают, куда девать руки. И все почему-то норовят стать спиной к яркой луне. Зато летчики, особенно те, у кого появились ордена, подставляют грудь серебристому свету.

Ладно сидит форма на Маше Одинцовой. Туго затянута ремнем тонкая талия, стройные ноги словно влиты в узкие голенища перешитых кирзовых сапог. Она у нас самая боевая оружейница, за словом в карман не полезет, может любого «отбрить», а сейчас стоит перед Федей Артемовым и будто дара речи лишилась, знай теребит высокую прическу. Может быть, оттого в ней такая перемена, что у моего заместителя на груди поблескивает новенький орден Красного Знамени, с которого парашютные лямки еще не успели стереть позолоту?..

Я подошел к ним и тоже стал так, чтобы луна на грудь светила, и тут только у Феди нашлись слова:

– До чего же хорошо на свежем воздушке… – Так и сказал: «воздушке», будто ребенок.

Я подстроился под тон Феди:

– А нам ведь баюшки пора… Завтра Холобаев до рассвета решил подъем сыграть. Боевую готовность полку дадут.

И пошли мы с ним мимо отливавших серебром луж к своему бараку, а Маша – в «монастырь». Ей тоже рано подниматься.

– Подъе-ом!..

Дежурный подал команду вполголоса, но в тот же миг заскрипели и заходили ходуном поставленные в два яруса железные кровати. У двери на тумбочке стоит сплющенная снарядная гильза, заправленная бензином и солью: заколыхалось ее коптящее пламя. Раньше всех выбегают из барака в нижних рубашках обитатели первого яруса, и уже гремит умывальник. На улице зябко и темно: луна спряталась за горы, из-за густого тумана не видно даже «монастыря». Федя Артемов спросонья влетел в лужу, беззлобно чертыхается. А другим от этого весело.

– Федя не в такт попал! – намекают на вчерашние танцы. Ополоснув наскоро лицо, влезаем в теплые комбинезоны, потуже затягиваем пояса с пистолетами, шлемофон с планшетом в руки – и в столовую. Она в этом же бараке, дверь рядом. Наш ранний завтрак – чай с куском хлеба и маслом. Хорошо пропустить с утра стакан горячего чайку, ведь на сон грядущий столько махорки искурили!

– Кушайте, кушайте, – суетится официантка. Бегает от стола к столу с большим чайником, подливает. А под окном уже хрипло сигналит полуторка – командир торопит. Дожевываем на ходу, выбегаем из столовой и залезаем в кузов.

– Все на месте? – подает из кабины голос Холобаев.

– Все!

Полуторка дернулась и покатила на стоянку. Два луча от фар уткнулись в непроницаемую молочную пелену, близоруко шарят по глубокой слякотной колее. Почти вплотную подъехали к крайнему капониру, там темнеет силуэт расчехленного штурмовика. Один из летчиков спрыгнул с грузовика – тронулись дальше. Короткие остановки у каждого самолета.

Мой механик Темнов стоит около винта, докладывает о готовности самолета. После этого я обязан проверить контровку взрывателей бомб и «эрэсов», посмотреть, сколько бензина и масла в баках и многое другое… Я верю этому старательному технику, но инструкция строго предписывает летчику контролировать доклад, что я и делаю.

Сижу в кабине. Щелкнул переключателем приемника – послышался легкий шорох в шлемофонах и голос командира: «Запуск!» По этой команде один за другим зарокотали моторы 36 штурмовиков, по долине прокатился мощный рев. Молотим на малых оборотах, ждем другой команды. Вот и она: «Огонь!» Почти одновременно затрещали пулеметы, заработали пушки. Яркие трассы вспороли пласт приземного тумана и засверкали в предрассветном небе. Потом все стихло. Тусклый свет фар снова ползет от одного самолета к другому: собирают летчиков и везут к блиндажу – нашему КП.

– Сегодня полку боевая готовность! – объявил командир. – Третьей эскадрилье ждать боевой задачи здесь!

Мои летчики один за другим забрались на нары – досыпать и ждать боевой задачи. Видны только их ноги. Одиннадцать пар сапог, по которым я многих узнаю. «Хромачи», заляпанные грязью, – Феди Артемова; просторные солдатские с большими подковками на каблуках – Миши Ворожбиева; «кирзачи» сорок пятого размера – белобрысого Коли Седненкова; с короткими голенищами, собранными в гармошку, – удмурта Васи Шамшурина. Эти ребята воевали еще в Донбассе. Остальные сапоги – сержантов, и среди них – Ивана Остапенко. Неразговорчивый он сегодня с утра, что-то на сон потянуло. Это от волнения: сегодня ему предстоит боевое крещение…

На столе два телефонных аппарата. Тот, что в зеленом ящичке, – с пронзительным звонком – для связи со стоянками эскадрилий. Часто заливается его звонок, однако никто из спящих летчиков на это не реагирует. Но вот тихонько пропищал зуммер другого, черного аппарата, и тут же на нарах зашевелились сапоги. «Может, из дивизии ставят боевую задачу?» Дежурный, зажав ладонью трубку, тихо отвечает:

– Туман у нас еще держится…