Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

Меня вызвал командир дивизии.

– Командующий фронтом генерал-полковник Петров хочет посмотреть на полигоне, как действуют ПТАБы. Туда уже стаскивают трофейные танки. Отправляйтесь-ка в полк к Галущенко. Ему даны указания выделить вам для тренировки самолет. У него и полигон удобный – рядом с аэродромом. Потренируйтесь там перед показом…

Речь шла о проверке эффективности противотанковых авиационных бомб кумулятивного действия, недавно поступивших на вооружение. Это были маленькие бомбочки, которые сбрасываются в большом количестве с малой высоты. Для того чтобы кумулятивным лучом прожечь броню танка, требуется лишь прямой удар. Какова вероятность попадания в такую цель, как танк, – представление у нас самих было смутное.

Вечером я уже был в Ахтанизовской у Галущенко. Пошел дождь.

– Где будем ужинать? – спросил он. – В столовой или дома?

– Надоело шлепать по грязище, лучше дома.

Адъютант Галущенко, летавший с ним за воздушного стрелка (чтобы не разбаловался!), появился с двумя котелками. Мы долго сидели за столом в эту ненастную ночь. Говорили, прислушивались. Обычно в это время женский полк Евдокии Бершанской летал на У-2 с соседней Пересыпи на Керчь, но в такую погоду тарахтения моторов не было слышно.

– Значит, нашим «совушкам» полеты «отбили», – сказал Николай.

Адъютант съездил в женский полк и привез двух летчиц, среди которых была девушка Галущенко. Гульнули мы здорово тогда, а проснулись рано. Дождь прекратился. Похмелье чувствуется, но лететь можно. Наскоро пьем чай. Я спрашиваю Галущенко:

– Коля, а самолет ты мне выделил?

– Выделил, выделил… На моем будешь летать. Еще вчера ПТАБы уложили, все готово.

Под окном уже стояла полуторка с цепями на скатах. Командир полка сел в кабину, я с его адъютантом – в кузов.

– Поехали!

Приземный туман приподнялся метров до 300 и повис сплошным тонким слоем. Прогреется на солнышке – поднимется выше. Но и сейчас летать можно: для сбрасывания ПТАБов большой высоты не требуется.

Мы подъехали к зачехленному штурмовику. Техник доложил командиру полка о готовности самолета. В бомбоотсеки было уложено 400 с чем-то штук противотанковых бомб.

– Быстро расчехлять! Я сейчас слетаю, – отдает распоряжение Галущенко.

– Этот для меня подготовили? – спросил я его.

– Этот, этот… – отмахнулся он. – Только первым слетаю я.

– А потом мне два часа ждать, пока снова бомбы уложат?

– Ну и подождешь… Некуда торопиться… Надевай парашют, чего стоишь?! – бросил он адъютанту.

Я возражать не мог – Галущенко был командиром полка. Он взлетел, пошел по кругу. На другом конце аэродрома под холмом выставлены кузова трофейных автомобилей – это полигон. Самолет начал на них пикировать, потом сразу из четырех отсеков посыпались сброшенные залпом бомбы. Донесся раскатистый взрыв, и я увидел, что все бомбы упали с перелетом. Галущенко резко выхватил самолет из пикирования, – видно, разозлился из-за промаха, – заложил крутой крен и пошел на повторную атаку. Сбросил вторую серию противотанковых бомб и опять промазал. Сверкнули трассы, но и разрывы снарядов легли не кучно, как должны при хорошей стрельбе, а пропахали длинную дорожку. Снова крутой подъем – и самолет, проткнув тонкий слой облачности, исчез. Он теперь там купается в солнечном свете, а мотор уже запел на все лады. Его звук то поднимается до самой высокой ноты, то вдруг смолкает, чтобы через несколько секунд снова зазвенеть. Догадываюсь: «Николай Кириллович отводит душу на недозволенных фигурах». Теперь ведь никто не видит самолета, об этом можно лишь догадываться.

Долго пилотировал Галущенко за облаками, потом звук оборвался, были слышны лишь редкие хлопки, как при планировании. И тут я увидел вынырнувший из облаков штурмовик, который широкими крыльями заканчивал отмах витка штопора. Вращение приостановлено, самолет начал выходить из крутого угла, выписывая кривую глиссаду. «Что это, новый трюк?» – мелькнула мысль, но тут же я понял, что для вывода самолета из угла не хватит высоты. Угол уменьшается на глазах, но до земли остаются считаные метры, а самолет все еще целится носом в землю. Мгновение – потом треск, грохот, совсем недалеко от меня закувыркались обломки самолета. Я подбежал первым и увидел часть правой ноги Галущенко, ягодицу. А у его адъютанта, воздушного стрелка, когда самолет переворачивало, оборвались ремни, и его вышвырнуло из задней кабины. Ему разорвало полость живота…

Гробы на полуторке повезли по слякотной дороге на офицерское кладбище в Темрюк. Туда, где погиб Михаил Талыков.

Рядом со мной у могилы стояла старушка. Она усердно крестилась. Я заговорил с ней.

– Бабуся, вы все время оставались в Темрюке?

– Все время, сыночек, все время…

– У вас в городе много наших самолетов падало?

– Один за все время упал, один.

– Когда это было, не припомните?

– Как не припомнить? На великомученицу Евдокию…

– Какого же это числа?

Старушка шепотом считала, загибая корявые пальцы:

– По новому стилю [34] выпадает на 14 марта.

– Где упал?

– За моей хатой. Так низко летел да качался, как раненая птица, – думала, за мою трубу зацепится. А он дальше, дальше, да во двор горсовета. Там фашистская комендатура стояла…

Старинное каменное здание рядом со сквером. Во дворе обвалившийся орудийный окоп. Дерево без верхушки, ствол, будто молнией расщепило.

Собрались местные жители, наперебой рассказывают:

– Вот тут упал, плашмя… Выволокли его хрицы, мертвого, а он, словно живой, лежит. Молоденький, русы волосы вьются…

– Заслуги [35] с него сняли, потом брезентовые сапоги, кожанку.

– Ой, миленькие, а потом как начали его бить сапогами, мертвого-то…

– Ночью где-то закопали, а где – никто не знает.

– Самолет оттащили танком в овраг. А мы его в дело пустили: на крыльях жесть хорошая – кастрюль понаделали, а резина с баков – тапочки подшивать пригодилась, пообносились мы тут…

Шофер вел машину из Темрюка без фар. Гремели намотанные на скаты цепи, комки грязи шлепались в кузов. Над Ахтанизовской проплыли, будто связанные ниткой, два огонька: красный и зеленый. Миг, миг, миг… Это наши «совушки» летают, чтобы фрицам за Керченским проливом спокойно не спалось.

…Опять 210-й полк остался без командира. Туда назначили инспектора по технике пилотирования дивизии майора Кондраткова, а на его должность перевели меня с первым взысканием за то, что не отговорил Галущенко от незапланированного полета, и с восемнадцатой благодарностью – на этот раз от командующего фронтом Петрова за показной полет с ПТАБами.