Ильич

А утром он проснулся и понял — ничего не было. Ни уха в яме, ни «беконного» заката, ни разговора с Челло.

Ничего.

Серый на всякий случай быстро оделся, буквально бегом рванул на Ёрики, но… ничего не изменилось. Кучка глины над шифером там, где он спрятал находку, погасший фонарь у будки. Небо. Дорога. Ветер.

Флинт и его «мальчики» утром похоронили на Ёриках Стёпу, выдали Афганцу деньги, но Серый не успел. Самую малость — разминулся с отчимом минут на десять.

И всё. Что упало — то пропало. Пришлось идти обратно в город. Домой.

Когда собаке нечего делать, она ловит свой хвост. Когда Серому нечего было делать, он думал о Клюкве. И о деньгах. Сегодня выпал как раз такой день — бессмысленный. Работы не было. Денег — тоже.

Ничего не было.

Похмельный и ленивый Индус заявился к Серому около обеда. Спросил с ухмылкой:

— Чё, я вчера сильно?

Серый кивнул.

— Нормально.

— Пожрать есть чё?

— Картошка, сало. Консерва рыбная. Будешь?

— Нафиг.

Индус разулся в тесной прихожей, прошёл в комнату, рухнул на продавленный диван. В телевизоре мелькали голые деревья, щелкали секаторные ножницы — шла передача «Наш сад».

— Я вчера… — опять начал Индус и замолчал.

Серый вошёл в комнату следом за ним, кивнул.

— Перебор, ага.

— Бухой был, — дёрнул плечом Индус.

Серый снова кивнул. Это означало — извинения приняты.

Он упал рядом с Индусом, посмотрел в окно. Тюль был пыльным, серым — его не стирали больше года.

«Наш сад» закончился, началась музыкалка — по сцене бодро бегала Татьяна Овсиенко в чёрной кожаной кепке и кожаной тужурке и кричала:

— Я хочу слышать бурные мужские аплодисменты. Мужчины! Сделайте мне приятное! Поднимите ваши ручки!

— Я б её того… — осклабился Индус. — Сделал приятное.

— У нас в роте Овса была «номер раз», — согласился Серый.

Заиграла музыка. Индус лёжа задёргался под «тыц-тыц-тыц», изображая, как бы он «того».

— Целый день над крыльцом кружились осы, — запела Овсиенко. — Как умела, отбивалась я от ос.

Говорят, ты, меня, любимый, бросил.

Но никто пока моих не видел слез…[18]

Серый скривился, будто от зубной боли. Он не переносил отечественную попсу, предпочитая рок. Индус ещё немного подёргался и тоже скис. Овсиенко продолжала бодро выплясывать, шарнирно изгибаясь в такт музыке:

— Ты не рви на груди своей рубашку!

Изменил — так душою не криви!

Уходи и люби свою Наташку.

Обойдусь я как-нибудь без твоей любви!

Обойдусь я как-нибудь без твоей любви!

— Мля, кто ей вообще петь разрешил? — пробурчал Индус, с кряхтением поднялся и переключил старенький «Горизонт» на другой канал.

Там показывали черно-белый фильм «Комиссар» с молодой Нонной Мордюковой. Она тоже была в кожаной кепке и кожаной куртке, как Овсиенко. Фильм — Серый слышал в какой-то передаче — много лет пролежал на полке, потому что он был антисоветский.

Минут пять Серый и Индус молча смотрели антисоветский фильм про то, как большевичка Мордюкова родила ребёнка и прижилась с ним в доме еврея Ролана Быкова.

— Все комиссары — суки, — внезапно и очень убеждённо произнёс Индус.

Серый вопросительно повернул голову.

— Если б не они, — ещё более убеждённо пояснил Индус, — Россия бы самой крутой страной в мире была. Золотой рубль до революции самой конверк… конверт… конвертируемой валютой в мире был. И жили мы лучше всех. А потом евреи сделали революцию и комиссары ихние всех русских людей раскулачили. А дворян расстреляли. Мой прадед был граф — Игнашевич Поликарп Семёнович. У нас имение было в Белоруссии — земля, дом большой и это… тысяча крестьян. А евреи-комиссары все отняли и сожгли. Я в «Огоньке» читал — сто миллионов человек расстреляли при Сталине. Потому что он параноик был. И всего боялся. Людей в фургоны «Хлеб» сажали и везли в подвалы.

Серый посмотрел на экран, где русская комиссарша Мордюкова и польский еврей Ролан Быков пели еврейскую песню, танцуя с цыганистыми детишками, потом скосил глаза на графский курносый профиль Индуса с выпяченными губами и торчащими скулами — и ничего не сказал.

Вместо этого он последовал примеру Индуса — поднялся и переключил телевизор обратно. Вместо Овсиенко теперь пели четыре смазливых парнишки из группы «На-на»:

— Да, в этой песне только капля слез.
Ну, зачем же Фаина ты мне утёрла нос?
Если даже я тебе не гожусь, я свою забуду печаль и грусть,
А наша песня останется только нашей пусть[19].

— А-а-а!! — оживившись, заорал Индус в притворном ужасе, зажимая уши. — Верните Овсиенку, пидорасы!

Серый засмеялся, вскочил и начал выплясывать, подпевая «пидорасам» самым противным голосом, на который только был способен:

— Фаина, Фаина, Фаина, Фаина, Фай-на-на! Фаина, Фай-на-на, ах, люблю тебя Фаина-Фаина!

— Ши-на-най-да-опа, Опаши-на-най! Ши-на-най да ши-на-най, Опаши-на-най!! — заголосил Индус, гримасничая.

Допевали они хором:

— Фаина, Фаина, Фаина, Фаина, Фай-на-на, Фаина, Фай-на-на, ах, какое имя Фаина-Фаина!