Имаго

Слез не было. Не было звуков, движения. Алекс умер – и мир умирал вслед за ним, сбрасывая краски, обнажая гнилые клыки. Боль была слишком большой, чтобы можно было выпустить ее. Я открыла рот, стараясь сказать что-нибудь, – но не смогла.

Я опустела. У меня ничего не осталось.

Небо сгущало чернильные краски, покрывалось звездами – далекими, холодными, немыми. Тишина простиралась вплоть до них и дальше. Я оказалась в эпицентре смерти.

Стоило мне услышать яростный рев машин внизу, приглушенную музыку откуда-то из сердца Лас-Вегаса и веселые крики, как оцепенение спало. Время вновь начало свой бег. Над головой пролетали самолеты. Мир жил, и я тоже. Именно это осознание сломало меня окончательно. Подавшись вперед, словно я еще могла вцепиться в плащ уходящей Смерти, я прошептала севшим, безжизненным голосом:

– Алекс?

Слезы наконец брызнули из глаз. Плач выворачивал меня наизнанку, ужас раздирал горло. Я осела на колени и била кулаками по крыше, надеясь, что это лишь дурной сон, кошмар, иллюзия. Но реальность была непреклонна.

Воспоминания накатывали обжигающими волнами; казалось, с меня кто-то заживо сдирал кожу: карие глаза, кривая улыбка, длинные пальцы, черные волосы. Живот скручивало, будто организм пытался отторгнуть ужас и горе. Наверное, какой-нибудь прохожий на улице внизу в этот миг нервно поднял глаза к небу, услышав мой звериный вопль.

Что было после, я помнила плохо.

…Я чувствовала мягкую постель под спиной; ободранные руки тикали болью. В гостиной покашливал Гудроу, а Холли заперлась в ванной. Несмотря на включенную воду, я слышала, как она давилась рыданиями. Темнота обволакивала комнату, превращая ее в кокон – тот самый, из которого я сбежала пару месяцев назад, только огромный, раздувшийся и пустой. Я тупо сжала пальцы, слушая, как поскрипывают суставы.

Мне вспомнилось, как хоронили маму. Джейк не хотел надевать костюм и идти «прощаться» – он сидел в углу своей комнаты, таращась опухшими глазами перед собой. Я все еще помнила, какие у него пальцы на ощупь.

– Оливия, а мама вернется?

Я нахмурилась, стараясь сконцентрироваться на его галстуке.

– Вернется, Джейк.

Благодаря этой маленькой лжи он не плакал, когда мы бросали на крышку гроба горсть земли, когда мама в деревянном ящике опускалась в яму. Глядя на его светящееся тайным знанием лицо, я поняла, что моя живая часть в тот момент, когда я галлюцинировала в душе, сделала то же самое: она сказала, что имаго не уходят.

Имаго не пожирают людей. Они пожирают друг друга.

Было ли это правдой? Или все же ложью во спасение? Меня взволновал этот вопрос так, что мертвое оцепенение отступило.

Их сознание становится нашим раем.

Матрас начал таять. Я попыталась поднять руку, но ее крепко держала белая масса, которой только что было постельное белье. Края матраса уже возвышались надо мной, как белые липкие горы. Кокон, в котором я оказалась, становился все теснее, пока наконец не лопнул, как разогретое яйцо.

* * *

Здесь с трудом получалось дышать. Вокруг крутилась пыль, и ее было определенно больше, чем кислорода. Посиневшие щиколотки кто-то заковал в кандалы – я отследила взглядом цепь по всей ее длине; последнее звено крепилось к железной петле, прочно вбитой в стену. Никакая физическая сила не способна была справиться с этими оковами.

– Физраствор. Парализует верхние и нижние конечности имаго, – раздался рядом спокойный голос.

Я нервно обернулась. Бледная копия меня самой, равнодушно глядя в пространство, прислонилась к стене рядом. – В больших дозах он способен даже убить.

Я дернула цепь, но петля не поддалась.

– Любое снотворное средство замедляет регенерацию организма. – Оливия подошла ко мне, бережно прижимая что-то к груди. – Если принять от одной до двух таблеток, имаго не сможет восстановиться в течение нескольких дней, свыше – чувствительность исчезнет. В обоих случаях после ранения остаются гораздо более уродливые и глубокие шрамы.

– Откуда ты…

– Диуретики выводят калий из организма, вне зависимости от того, человек ты или нет. – Оливия пристально посмотрела мне в глаза. – Только у имаго это сопровождается еще и невероятной слабостью. Организм расслабляется, конечности не двигаются, разум погружается в туман. Длиться это может от получаса до нескольких часов, в зависимости от дозировки.

– Зачем ты все это говоришь? – Я рванула на себя цепи. Пальцы бестолково скребнули по полу, собирая под ногти грязь и сдирая в кровь кожу.

– Все это ты уже слышала когда-то. – Оливия бросила что-то передо мной. На черных плитах лежала Книга Смерти, неизменная как в реальности, так и в горячечном бреду.

– Разве? Не помню…

– Алекс читал тебе это. – Она присела и убрала с моего лица мокрые волосы, запустив в них пальцы. – Но все это как-то позабылось, забилось другой информацией, более важной…

– Более важной… – эхом отозвалась я, – а чем важна эта?

– Скоро ты поймешь.