Имаго

– Я сразу скажу: это не было запланировано. – Я подняла руки, словно защищаясь. – Ты сам знаешь, что…

– Есть задание, – произнес Хейзелтон.

Его бледные руки игриво коснулись моих плеч и стряхнули с них прядь черных волос. Я раздраженно мотнула головой.

– Не тяни, Хейз. Что нужно?

– Район Бойсе-Хиллс-Виллидж. – Хейзелтон вручил мне лист блокнота. – Риджлайн-драйв, а там по запаху.

– Кто? – Сердце пропустило удар. Каждый раз страшно узнавать имена дезертиров, словно должны назвать мое собственное.

– Хаус Джеремия, Кэтрин и их дети – Алисия и Томас. Отец сбежал вчера, прихватив всю семейку. Жаль, мозгов не хватило уйти подальше – укрылись в старом доме.

– Хейзелтон… дети…

Горло сжалось. Отказаться? Бежать в таком случае некуда: этот изверг найдет везде, даже не задействовав чутье. А когда найдет… Я видела, как он преображается – у каждого имаго есть та степень ярости, когда запускается этот процесс. Именно тогда понимаешь, что не кокон – та оболочка, из которой мы выбираемся после спячки, а человеческое тело. Я вспомнила ужас, который испытала, когда кожа Хейзелтона треснула и разошлась грязными лоскутами, открывая бурое нутро с впалым животом, присохшим к позвоночнику; серпантином она брызнула с вытягивающихся рук; обнажились жуткие когти. На свет появлялась бабочка – жуткая, с ощеренной в хищной улыбке пастью и горящими светлыми ободками радужек, плавающими в черной, как стухшее яйцо, жиже белков. Поэтому кожа у Хейзелтона была такой призрачно-холодной и белой, а волосы – тоненькими и редкими: все соки из организма вытягивали превращения. На человеческий облик не хватало ни пигмента, ни сил.

– Я что, спрашивал у тебя мнения на этот счет? – лениво протянул Хейзелтон. – Помнишь, что ты мне обещала?

Конечно, я помнила. Я обещала уничтожать людей, которые могут выдать местоположение убежища, последнего бастиона имаго. Когда мы встретились, Хейзелтон сказал, что был в пути по особому случаю, но я так и не поняла, что заставило его бросить убежище, не оставив никого за себя. Однако каким-то образом он узнал, кто ушел в его отсутствие. «Это не убежище, – думала я, содрогаясь. – Это западня».

– Я проверю, – прошептал Хейзелтон, чеканя каждое слово. – И не дай Бог ты ослушаешься, Оливия…

Перспектива быть расчлененной безумным имаго – не лучшая на самом деле. Хейзелтон улыбнулся, увидев, что я кивнула. Его тонкий палец обвел контур бледных губ, и было в этом что-то омерзительное – будто жирная муха заползла к нему в рот.

– Умница.

* * *

Я смотрела на спящих Алекса и Холли, не смея двинуться. Было раннее утро: один уже впал в кому, а вторая еще не проснулась. Молча вглядываясь в их безмятежные лица, я размышляла: простили бы они меня когда-нибудь, если бы узнали, что мне предстоит сделать? В мыслях промелькнуло лицо Алекса, недовольное и разочарованное.

Ты стала жесткой!

Жестким быть нелегко, но мягкотелым судьба и вовсе ломает спину. Что плохого в стержне, удерживающем позвоночник ровным, как стрела? Или это очередной страх быть сломленным, ведь все прямое ломается под гнетом ветра, дождя, палящего солнца? Быстро, боясь передумать, я покинула убежище: сначала вышла за тяжелую дверь, потом – из подвала, дернув потайной шнур. По ступенькам запрыгали коробки, которыми Агнес заботливо замаскировала пол шкафа. Постель была пуста, только рыжий кот хмуро таращился на меня из своего одеяльного кокона. Из гостиной доносился ровный шум телевизора: Агнес снова не спала, смотрела любимые передачи. Прокравшись через коридор на кухоньку, я отворила дверь на задний двор и вышла на мороз.

Можжевельник покрылся инеем. Я коснулась матовых ветвей, стирая наледь. В утренней тишине мысли были громче, и, чтобы спрятаться от них, пришлось надвинуть капюшон на самые глаза. Под ногами хрустел гравий. Пробираясь проулками и дворами, я дошла до нужного дома. Все ближе к извилистой подъездной дорожке, к темно-коричневой двери… одно шевеление отмычкой в хлипком замке – и я внутри.

Здесь было тепло и пахло конфетами. Я вошла в спальню и окинула взглядом спящих близнецов и их мать. Темная кожа в рассветных сумерках казалась совсем черной, особенно у женщины; ее щеки покрывала нездоровая испарина, а губы – сизый трупный налет. Взмах когтями – и дело будет сделано. Меня тошнило, как и в прошлый раз. Только тогда жертва сопротивлялась. Тогда это была схватка, из которой я вышла победителем. Тогда не было детей. Я сглотнула липкий комок.

– Стой!

На пороге комнаты застыл отец семейства. Он испуганно смотрел на меня; черная кожа посерела, покрылась крупными бусинами пота. От вида этого концентрированного отчаяния мне стало еще хуже.

– Зачем, Джеремия? – глухо спросила я. – Зачем ты втянул в это жену и детей?

Он облизнул губы. Под истонченной кожей ходили круглые желваки. Джеремия знал, что я не смею ослушаться Хейзелтона, но не мог позволить мне уничтожить то, что он любил сильнее всего на свете.

– Хейзелтон не тот, за кого себя выдает, – прошептал он. – Убежище – это…

– Ловушка, – сказали мы в унисон.