Именем Революции или Брудущим в назидание

Когда А Ли и Чаво Саня, наконец-то, вышли на свежий воздух и огляделись вокруг, им пришлось прийти в ужас — их бригада была разгромлена, а вокруг валялись тысячи трупов их недавних сослуживцев. Как оказалось, А Ли и Чаво Саня, благодаря вынужденному сидению в туалете, были единственными из всей бригады, которые остались живыми — на бригаду смертоносным клином обрушилась тяжелая, панцирная самурайская конница сяпонского принца И-Стакано-сан. Закованные в тяжелую и непробиваемую даже из танка броню, самураи налетели на бригаду генерала Ху Ли Мяо подобно огромной стае оголодавшей саранчи: в течении десяти минут со стрелковой бригадой было покончено — от разящих самурайских катан не ушел никто, кроме двух засранцев, о чем самураи даже не догадывались. А Ли и Чаво Саня, оставшись одни, разошлись в разные стороны и больше не виделись, пока товарися Чаво Саня не заметил в биноклю со своего наблюдательного пункта, расположенного на пихте, выходящего из штабного вагона-ресторана А Ли. Целую неделю Чаво Саня и Пен Се по очереди пристально наблюдали за А Ли и всеми, кто входил и выходил из бронепоезда. В конце концов, ностальгия по прошлым временам молодости защемила сердце товарися Чао Саня, и он решил навестить своего старого боевого друга, а за одно разжиться какой-либо новой информацией. Что? Где? Когда? А он умел смотреть, запоминать и делать выводы.

…А Ли и товарися Чаво Саня уже пятый час сидели в штабном вагоне-ресторане. Вокруг их столика валялось уже немало пустых бутылок из-под змеёвки — скитайской водки, в бутылке которой была заспиртована целая змея. На столике возвышалась гора грязной посуды с недоеденной закуской. Посреди штабного вагона-ресторана в луже крови лежал шеф-повар, зияя простреленной головой, а в углу, натягивая короткое платьице на голые коленки, тихо скулила официантка, утирая горькие слезы сжимаемыми в девичьем кулачке белыми кружевными стрингами — А Ли любил повеселиться, а все его прихоти покрывал нарком по военным и морским делам товарищ Троцкий, личной охраной которого и заведовал А Ли.

…Если Чаво Саня еще умудрялся кое-как стоять на ногах, то А Ли рухнул, мертвецки пьян, на пол. Товарися Чаво Саня хотел было похоронить вместе с А Ли и свою тайну, но почему-то у него не поднялась рука перерезать горло старому другу. Вместо этого Чаво Саня, шатаясь и рискуя упасть и свернуть себе тонкую, как лодыжка ослика, шею, взвалил на плечо своего друга и оттащил на кожаный диван, куда заботливо уложил, предварительно сняв с него сапоги и укрыв буркой. Уже выходя из штабного вагона-ресторана, товарися Чаво Саня увидел на столе какую-то книгу. Решив, что книга старая, а потому не имеющая никакой ценности, Чаво Саня вырвал из книги первую попавшуюся страницу — мало ли, может, по пути живот прихватит. Товарися Чаво Саня машинально сунул вырванную из колдовского фолианта шевалье де Пуаньи страницу, и действительно справил малую нужду под колесами стоящего на парах паровоза и поспешил к пихте — на наблюдательный пункт, где его ждала Пян Се.

***

Вечером того же дня лидер Великой Гоминьданской Контрреволюции генералиссимус Чайн Кой Сы получил дипломатическую почту с материкового Скитая от Председателя Скитайской Компартии товарися Мяо Цзе Будуна. Скитайский партайгеноссе писал своему тай-бейскому оппоненту о недопустимости размещения на тай-бейском острове сямериканских протоядреных ракет «Перхоть», и что в противном случае Мяо Цзе Будун наложит на свой скитайский народ контрсанкции и разбомбит какой-нибудь скитайский город. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…

ГЛАВА 7

«Терпение и труд — всех перетрут!»

Се Дук Сен.

Мастерская полкового художника-арьергардиста Борьки Оглоблина располагалась в довольно просторной землянке, а если быть точнее, в сохранившемся со времён первой мировой немецком блиндаже со смотровым окошком с видом на пихтовый лес. Боря лежал с цигаркой в зубах на топчане, обнимая баян, и сочинял советскую-народную песню: «Красная Армия всех красней!». По разным сторонам изголовья его топчана стояли две статуи: два мужика — один с кувалдой, а другой с ледорубом. Надпись под мужиком с кувалдой гласила «Ватинцев В.Г», а под мужиком с ледорубом — «Срамон Миркадур». Немного в стороне стояла недорисованная картина в стиле «ню» — «Обнаженная Анка». Вернее, картина была уже готова, но Анка требовала, угрожая своим пулемётом, чтобы он дорисовал ей красные трусы и бюстгальтер, обозвав обнаженную натуру буржуазной отрыжкой. Боря не воспринимал всерьёз её угрозы, насмехаясь над её мещанскими воззрениями относительно голого женского тела.

— Сама ты отрыжка! — горячо спорил он с ней. — Посмотри какие перси!

— Это я отрыжка? — не соглашалась Анка — Это же мои перси!

— Тем более, — упирался художник.