Имя души

Вообще, традиции марнов позволяли незнакомцам болтать друг с другом только после первой испитой кружки. Такой подход использовался даже при переговорах, какие бы стороны за столом не сидели. Не сказать, чтобы я поддерживал такую традицию, но для них это практически священный ритуал. Первая стремительно была налита и стремительно же была выпита. Сложно описать горьковатый в начале вкус, спустившийся по пищеводу, а благородное хлебное послевкусие стало мне приятным сюрпризом. Похоже, пшеничку тут уважают.

* * *

Небольшой совет от автора: следующий текст читать слегка завязанным языком, как будто вы сами под шофе, чтобы… Ну, проникнуться атмосферой, понимаете? Предлагать пригубить для лучшего эффекта не буду, иначе может случиться так, что вы забудете, что читали, и так по кругу может дойти до цирроза, да и вообще, повторю мысль — пить вредно для здоровья. Продолжим.

* * *

Ломать перед марном комедию я не видел смысла. Он видел на моём плече ожог, подпалённую одежду, и то, что осталось от гигантского тела на брусчатке неподалёку. Мой развязанный язык выдал ему, что это я год назад прятался в его доме, а пришёл вовсе не из Кормашана на другой стороне дороги, а с самого кладбища, где и появился.

К счастью, он не стал приставать с расспросами о том, какой он, другой мир, за что я его натурально поблагодарил. Марн сказал, что сам находится на двадцатом колене от какого-то там героя Красного Века давности в пять сотен оборотов. Но больше он ничем не отличался от своих сородичей. Хотя, как он отметил, тогда воевало столько, что куда ни плюнь, в любом из городов, попадёшь на далёкого ветерана или героя войны пятисотлетней давности, и тот свою историю преподнесёт ровно так же. Про Плаишкор я ему решил ничего не говорить, боясь, что такая новость может серьёзно подкосить здоровье старика, а просто продолжил слушать. Барвис с чего-то начал рассказывать про то, что раньше за стеной находился весь народ марнов, но в какой-то момент они возглавили восстание и загнали ялов в эти земли. В наказание, так сказать. Однако, было это очень давно — точная цифра из-за хмеля в голове мне не запомнилась.

Настала короткая пауза, и мы взялись за вторые кружки.

* * *

Не помню уже, после третьей или четвёртой кружки мы начали мериться анекдотами. Он рассказывал про ялов, про людей и немного про свой народ. Мои же анекдоты были, в большинстве своём, о Новом Русском, правда, их приходилось на ходу переделывать на понятный лад. Дальше началось соревнование певцов. Он распевал мне самые необычные для моего слуха песни своего народа, а я, в свою очередь напел ему песню про танкиста, пару лучших песен «Катарсисов», «АрктидЫ» и даже одну зарубежную, бессовестно проглатывая забытые иностранные слова. Хоть, марн и не понимал половины, слушатель мне попался благодарный. Такого, я готов поспорить, он не слышал ещё никогда в своей жизни. Петь пришлось без музыки, но я себе выбивал немного пьяный ритм на столе, и со стороны это выглядело, наверное, очень забавно.

Закончив концерт по собственным заявкам одной всем известной песней про мороз и коня, которая, к слову, очень марну понравилась, я стал соображать: что же делать, чтобы завтрашнее похмелье не убило во мне искателя приключений и много других положительных сторон? В голову мало, что приходило, но за одну идею я еле-еле зацепился.

В голову пришла мысль, что алкоголь — это натуральный яд, от которого и избавиться можно, как от яда. На моё счастье, марна позвала природа, и он спешно покинул дом через дверь. В тот же момент я слабеющим под натиском зелёного Змия разумом припомнил нужные мне слова и произнёс их, вложив, наверное, половину от оставшейся после сражения с драконом силы. Только после этого меня посетила ещё одна гениальная мысль. Рассказы марна до поры были мне интересны, но от последних даже в хмельном состоянии мой мозг начал сохнуть. Разумеется, я мог выслушивать их хоть до окончания этих суток, слушать я умел, но вместо этого решил оставить на столе ещё пару аргенов и покинуть гостеприимный дом, пока хозяин не вернулся.

В глазах ещё плавала слабая муть, а сознание металось между бодрствующим состоянием и сном. Фокусировать зрение не получалось, но и условие не делало свою работу мгновенно.

«Ах, печень, прости окаянного», — взмолился я, но потом в глазах начало медленно проясняться, качка ослабла, а ужин или уже завтрак больше не просился погулять. Видимо, жизненно важный орган всё-таки простил меня и перестал отравлять жизнь всем остальным потрохам.

* * *

Что ж, от хмельных напитков не осталось ни единого следа, кроме небольшого головокружения, поэтому далее читайте, как хотите.

* * *