Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Дорогая мамочка! Уже май, а у нас еще идут дожди. Представила себе, как в один день меняется климат везде и люди просыпаются в Москве и начинают говорить на иврите, а в Америке просыпаются люди и вдруг начинают говорить по-русски. Должен же влиять климат! Все это, конечно, милоглупости, но мозги мои производят только их. Вообще, воображение – враг человека, жизнь в последнее время лишь распаляет мое воображение без всякого утилитарного смысла.

Сейчас у нас на кухне – диспут на иврите о демонстрации олим в Иерусалиме. Игнорирование олим, непонимание их бедственного положения. Я всем сочувствую, как Гоголь, в таком направлении. Подумать, что делается в мире! Люди возмущены Югославией, сидя за полным столом на ланче и поглядывая в телеокно, ах-ах, никто не прекращает есть, но все обсуждают. Всеобщее лицемерие утомляет.

Утро. Вечер вчера кончился спорами, их источник – общечеловеческая усталость. Люди раздражены. Взрослые.

Дети зато – в порядке. У Феди в школе сейчас выставка – пятеро выпускников, в том числе Федя, показывают свое искусство. У Феди – стена с рисунками и три скульптуры. Видно, что он, увы, тоже талантлив в этом деле. Интересно, как Мане и Феде передалось от меня то, что я в себе остановила. Я это вчера осознала, на открытии выставки у Феди. Манины работы я показывала одному американцу, крупному специалисту по детскому творчеству. Он обалдел. Когда я спросила его, как с ней быть дальше, он сказал, что, судя по ее огромному диапазону и свободе, ее учитель – стопроцентно верно понимает, что ей нужно.

Это, конечно, большая похвала нам с Маней, но я считаю, что Мане нужно учиться у кого-нибудь еще. Я могу быть хорошим советчиком ей и Феде, но я давно не работала с натурой и в этом направлять ни ее, ни Федю не могу.

В Музее мои ученики тоже производят потрясающие вещи, так что призадумаешься, – ведь они не видят меня ни рисующей, не лепящей, – однако, как ни странно, учатся.

Вчера на выставке дама из министерства культуры спросила Федю, где он учился раньше, откуда это у него. Он сказал, не знаю, я сам, ну, конечно, дом, мама… А ведь с Федей я не занималась, как с Маней, например. Только в детстве.

‹…› Мамуля, к лету я еще пошлю вам денег, так что не беспокойтесь. Или из Италии, посмотрим. Не болейте, крепитесь, чувствует мое сердце, что мы летом увидимся. ‹…›

19.5.93

Дорогая моя мамочка! Пишу тебе из Рима, поутру. Все это, конечно… Я уже в хорошем, очень приподнятом состоянии духа. В Риме все время вспоминается Мандельштам, просто удивительно, как все бы ему подходило здесь.

Я прилетела утром 17-го. Меня встретила Клавдия, мы сели в такси и приехали в маленькую гостиницу «Тея», очень красивую, с большим портретом некой Теи в духе парадного классицизма.

Нам с Клавдией дали тяжелые ключи, мы отправились по своим комнатам. Я только собралась мыться, как влетела Клавдия с сообщением, что мы идем сейчас к Феллини на обед. Это меня совершенно парализовало, и я не успела даже принять душ, как мы уже отправились в его ателье неподалеку от нашей «Теи».

У него большой такой кабинет с картинами в разных стилях, скорее подарки друзей-художников, нежели собрание образцов искусства. Сам он такой же, как в фильме «Рим», рослый, не худенький, но подтянутый, и у него прекрасное, умное лицо.

Мы поболтали, так, ни о чем, потом все (еще был художник, который все для него рисует, его сын и секретарша) направились обедать в ресторан, где он обычно обедает.

Мы шли, и машины останавливались, но Феллини совершенно не играет маэстро, он как-то даже грустновато кивал головой на приветствия, – Клавдия говорит, что у него все еще трудности с новым фильмом, нет денег (достаточных), чтобы запустить его, а это – Феллини!

В ресторане наша беседа продолжалась, он меня много расспрашивал о России, Израиле, чувствах, отношению ко всему, – я была в таком хорошем расположении духа, рассказывала всякие крошечные истории, – он смеялся, ему нравилось, наверное, что я не делала фотографий и ничего за ним не записывала, – словом, это было какой-то такой милой беседой, ни к чему не обязывающей. Я постеснялась сказать ему про сценарий, это было бы бестактно, словно бы я пришла с целью обворожить, а потом – быка за рога – и к делу. На прощание Феллини сказал Клавдии, что он хочет, чтобы мы еще раз пришли к нему. Клавдию он просто обожает, по-человечески, это видно по тому, как он на нее смотрит, – но у него не очень много времени, и ему надо делать какие-то анализы, тем не менее, может быть, сегодня мы еще раз встретимся. Он сказал Клавдии, что я ему очень понравилась, что он хотел бы со мной болтать и выдумывать всякие глупости, что у меня редкое воображение, – он!! таких живых людей может по пальцам пересчитать. Это, правда же, глупости, ты знаешь, я не падка на знакомства с великими. Феллини, наверное, был единственным, кого я хотела повидать, – и вот случилось, в такой интимной компании, по-домашнему, словно это был не Феллини, а кто-то из моих стариков Терезинских, что-то семейное. М.б. – взгляд на мир?