Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

153. И. Лиснянская – Е. Макаровой 6, 17–18 января 1995

6.1.1995

Доченька моя, солнышко мое! Я истосковалась не только по тебе, но и по писанию тебе писем и получению твоих. ‹…› Мне теперь уже, видимо, Ахматова никак не даст встать как следует на ноги. Но в пределах болезни я вполне жива и здорова. ‹…›

Деточка моя, очень тоскливо без твоих писем. Просто – пустота, которую забиваю ежедневной «выморочкой» – «послекнижьем». ‹…› После моей второй, но, слава Богу, очень короткой 15–20 секундной отключки нога и рука, которые уже было пришли в норму, снова ослабли. Нужна была неделя полной физической безнагрузки. ‹…› Сейчас все потихоньку нормализуется. Я сдалась. Это Семеново выражение – «сдайся». Пусть все запущено, я больше никаких домашних дел не буду ворочать. Я хорошо поняла – раз нельзя, так нельзя. Скоро, надеюсь, увидимся. ‹…›

17.2.1995

Леночка! ‹…› Позавчера из музея ко мне приезжали и забрали книжку и «Закнижье».

‹…› О премии Семена передавали по «Свободе»[236]. ‹…› Сейчас я несколько раздражена, засыпает меня Семен мелкими вопросами, типа «можно ли плед убрать с одного кресла на другое» и еще мельче. И это теперь – с утра до вечера. Я стараюсь быть кроткой и мягкой, но мне не всегда это удается, порой вспыхиваю: «Ну неужели меня бесконечно надо спрашивать о чепухе?» Он: «Я обожаю задавать множество бытовых вопросов, чтобы получать точные указания, исполнять, но самому не думать». Я (уже мысленно): «Мне тоже хочется не думать о бесконечной бытовой ерунде». Возраст! С этим надо считаться. Нельзя раздражаться, а я часто (хотя другая на моем месте уже выла бы). Впрочем, вряд ли кто другой мог бы оказаться на моем месте. Я сама себе выбираю место всем своим функциональным подчинением другому. И – неча жалиться!

‹…› Прочла в «НМ» № 2 нечто вроде автобиографии Бродского[237], которая есть перевод с английского. Как виден талант! Он пишет, не скрывая, а подчеркивая свое еврейство, о родителях, которые уже умерли. Как прекрасно, с какой-то безбравадной печалью, подспудной виноватостью пишет он о своих маме и папе. Какой найден тон! Какая жизнь дана на немногих страницах в коротких главках, сейчас посмотрю, сколько их всего. Оказывается 45. Я под письмо подложила этот № НМ. Так что и вставать с постели не пришлось.

Там же, сейчас только заметила, большая публикация Д. Штурман «После катастрофы». Заглянула: под катастрофой, видимо, имеется в виду «русский вопрос», но подзаголовки «Из глубины», «Из-под глыб», особенно последнее, – не могут не касаться антисемитизма[238]. Буду читать. А ты можешь у нее взять и прочесть не только ее, но и Бродского.

Помнишь, я тебе как-то писала, как трудно в солидном возрасте (в моем случае – более чем солидном) терять родителей, я имела в виду свою маму. Ведь отца я безумно любила, но молодые годы позволили мне очень тяжело, бурно, но и коротко пережить папину кончину. А вот уже мамину вряд ли когда-нибудь переживу. Папу своего я никогда не забуду, но маму…

Вот это чувство потери в солидном возрасте потрясающе передал Бродский. Щемяще, хоть не слезливо совершенно и, как ему свойственно, с разноформулировочностью.

‹…› Папа звонил вчера, видимо, в отсутствие Иры и Наташи, ибо жаловался на нервозную атмосферу в доме. Говорили о тебе, папа сказал, что его особенно возмутило, что ты по телефону из «Пушкино» все говорила о своей усталости, а выяснилось, что тебе было прекрасно – триумф[239]. Тут я с папой согласилась: «Ну, значит, она нам звонила в минуты усталости. Хотя ты прав, могла бы так нас не огорчать». Но у папы, видимо, какая-то каша в голове, он вдруг закричал: «Вот то-то и оно-то! Мне еще Анастасия Ивановна[240] говорила, ну почему Лиснянская все пишет черным карандашом?» – «Годик, при чем тут я, Анастасия восхищалась моими стихами и твоими, в первую очередь!» – «Ах да, прости меня, все фамилии смешались в голове, такая в доме нервозная обстановка, она говорила о Макаровой». «Но, позволь, это у меня стихи невеселые, про Лену нельзя сказать, что она писательница черного пера». Папа принялся говорить о своих стихах, о журнале «Новая Россия», – и опять, чтобы Семен об этом номере написал – ну всего не перескажешь, – и жаль его, и зло берет, и что-нибудь хочется для него сделать, как-то утешить. Но что я могу? ‹…›

С 9-го по 15-е вся была в бумагах, – клейках, примечаниях, сносках и т. д. Это я абсолютно делать не умею. Да и что я вообще умею? Ничего. Разве что любить. ‹…›

18.2.1995