Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

– Вообще, – засмеялась я в телефон, – сейчас запросто у любого человека крыша может поехать. Значит, после разговора с папой и писанием тебе письма я еще вдруг и Босенке позвонила. Невероятно, но факт. Смешно, но и грустно. Все-таки, успокаиваю себя, было потрясение, лекарственный перебор. И – результат. Теперь из-за «результата» я не могу не поехать на этот вечер, м.б., это к лучшему.

‹…› Вчера вечером Семен смотрел «Итоги», а я читала сочинение Гаспарова о Вере Меркурьевой в альманахе «Лица»[247]. Это большая работа, в которой дается почти лист печ. стихотворений Веры Меркурьевой: имя мне было зыбко-известно из разных источников, связанных с Вяч. Ивановым, его «башней» в Петербурге, с его жизнью в дальнейшем в Москве. Меркурьеву также упоминает в своей (не помню, какой по очереди) книге Надежда Мандельштам. Но я впервые читаю ее стихи. Неподдельные, часто очень сильные, с наметками андеграунда. Так, например, стихи, написанные и расположенные в виде прозы, с множеством аллитераций внутри строк, не говоря уже о том, что все рифмуется. Бедная женщина. Надо было, чтобы прошло столько времени, чтобы началась «новая литература» и в угоду ей ученый Гаспаров вытащил бы на свет божий почти целую книгу ее стихов, перемежая их публикацию биографией, письмами ее к другим и других к ней. Последние годы она жила с четой Кочетковых (он поэт хороший, но известен только балладой «С любимыми не расставайтесь»), но Меркурьева самобытней, близкая по манере Цветаевой. Умерла в эвакуации, в Ташкенте, в 66 лет. Какая жизнь! Она, Меркурьева, в себе удивительно сочетает трепыхание перед великими современниками, самоуничижение и насмешливую язвительность – много чего. Пишу под впечатлением ее стихов и биографии, ее характера.

Хочу этим перебить рассказ Семена, который от него услышала после «Итогов». Я дочитывала о Меркурьевой, он смотрел «Итоги». Встретились на кухне. Семен мне сказал, что в конце «Итогов» показали такое, что ему страшно стало. Показали Алексея Веденкина, зам. Макашова. Передаю со слов Семена: вид официанта смазливого, с наглой улыбкой официанта, ставшего директором синдиката всех в мире ресторанов. Главное из сказанного: он босс нескольких фирм, как здешних, так и зарубежных. На вопрос «С мафией связаны» ответ – «Безусловно». У него, под его началом, в его руках 90 % всего аппарата правительства. – Неужели 90 %? – Если не более. Далее: Если бы знал посол Израиля, что намечается, – дрожал бы сейчас от страха. Нам (баркашовцам), чтобы навести порядок в России, надо уничтожить всего 100 тысяч. 50 тысяч евреев – в газовую камеру, 50 тысяч неевреев – просто расстрелять. Расстрелять еще 1500 из руководящих. И – порядок. Грачев – герой, а Юшенкова и Ковалева расстреляю собственноручно. Вот вкратце его речь, после нее ведущий «Итоги» мягко, как выразился Семен, завершил это интервью: «За Алексеем Веденкиным установлен прокурорский надзор». Вот и все. Можно было бы предположить, что это отвлекающий от событий в Чечне марионетка, но такое предположение – плод оптимизма. Гитлер тоже поначалу казался функционером, преувеличивающим свою силу, а вышло…

‹…› Я целыми днями сижу и пишу, в сущности, дневник. А у кого жизнь легкая? – Ни у кого! И нечего мне вести дневник в виде писем к тебе. Все. Точка. Скоро возьму себя в руки и начну писать нечто биографическое, ибо, говоря строкой Ахматовой: «В этом ужасе петь не могу». ‹…› В час, как обещано, «угрожено», автомобилистка не позвонила. Сейчас уже пять минут четвертого, и теперь я имею моральное право не ехать. ‹…›

Пока два часа была в крайнем напряжении, все-таки читала. Прочла статью в «Вопросах литературы» «Звук и слово в поэзии Мандельштама» некоего Гурвича[248]. Б.м., он и не «некий», а известное в литературоведении лицо. Это для меня он «некий». Все и вся так или иначе подтягивают поэзию к нынешней невнятице в ней. Так и мелькают: звукообраз, звукоряд и прочие сигнатуры теперешней тяги к первенству звука, к темнотам, невнятностям фонетики и семантики. Сюда, в эту статью привлечены и прозаические высказывания Мандельштама из статей, из «Разговора о Данте», из «Шума времени», дескать, Мандельштам с помощью прозы объяснял свои принципы «звукообраза», «звукоряда» и таким образом плоть слова, его смысловую нагрузку.

Я не возмущаюсь с позиции ретрограда. Я сама писала в своей «Музыке в поэме», что форма слова есть музыка, в которую помещен смысл слова. Но причем неясность, затемненность, – Мандельштам наипрозрачнейший благодаря именно музыке. Да Мандельштам не стекло, о котором так прекрасно писал Ломоносов. Мандельштам – крыло стрекозы, на этом стекле есть прожилочки, пятнышки, но это настолько осмысленное природой крыло, что через него все гораздо виднее. Мысль всегда четкая, без завихрений и вывихов. ‹…› Да, у Мандельштама есть опущенные звенья, но это как перепончатость летящего тела. Перепонки как бы отделяют звено от звена, но это ясное живое существо. ‹…›

Ну, слава Богу, уже полчетвертого, никто не звонит и Семену, думаю, и врать не придется.

Целую мама.