Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

В августе после твоего голоса в телефонной трубке, и в начале мая, заметь, после свидания с тобой. Спасибо тебе, моя девочка. Сто раз уже тебе говорила, да и писала: стихи для меня – блаженство, когда пишутся. С этим я не могу сравнить, и никогда не могла, даже блаженство любви.

Все пишется, едва просыпаюсь, а там – звонки, приготовление кофе для Семеновых поклонников, вчера приезжали ‹…› снимать Семена два любителя, они сделали заявку на телевиденье.

А раз мне пишется, то меня не задевает, что я для них – пустое место, из которого выскакивают чашки с кофеем. Никаких комплексов. Я так отгородилась ото всех написанием цикла: «дурочка», конечно, название я как-то перестрою. М.б., ты мне подскажешь. ‹…› Героиня у меня получается в разных ракурсах. Сейчас я это вижу. Прости, что все о своем писании сегодня. Письмо это никак не может быть тематическим, воскресенье – я отдыхаю. На улице дождливо и холодно. Впрочем, я и в теплый день не выхожу. Стоит осенняя погода, но не золотая, а зеленая, а мне на рассвете ну просто завылось зимнее стихотворение.

* * *

Что за мельник мелет этот снег?
Что за пахарь месит эту вьюгу?
Делается волком человек,
Волком воет – да на всю округу.
Где же лекарь русскому недугу?

Ничего я больше не пойму,

В голове – ни складу и ни ладу,
Ломтик льда я за щеку возьму,
Глядь, – и подморозится надежда
Хоть на миг. А большего – не надо[263].

Ну, уж раз решила переписывать, то из стихов и составится это письмо. В них – вся моя жизнь за последние годы, жизнь, которую я делю с юродивой.

Суламифь

А что алело на холмах,

А что сияло в тех шатрах,
Об этом дурочке не надо
Ни знать, ни помнить[264], ни гадать.
Ее волос седая прядь
Как лунный отсвет винограда.

О чем смуглянка Суламифь

Мечтала, сердце оголив
И целомудренное лоно?
Прижать к себе, словно печать,
Царя и сладостно зачать
Мальчоночку от Соломона.

Закат алел, восход алел.

И царь ей Песню Песней пел,
Но от другой он ждал ребенка…
О ком ты, дурочка, о чем?
Прядь серебрится над плечом,
И русская поет гребенка:
Цевница, улица, котомка.

Да, дано с юродивой, и мне особенно отрадно, что она не затворница, как я, а ходит себе и колготится. Она даже и стихи сочиняет, но это и я умею делать.

* * *

Словно начало жизни – начало дня.
Кофе. Тетрадь. Молитва и сигарета.
Это потом начинается колготня
Всякого рода и до скончанья света.

В лампе, чью кнопку ты нажимаешь с трудом,

Ибо уже проглотила две сонных пилюли,
Чтобы не спятить от пережитого днем…
Благословенно и это утро в июле.

Дождь за окном, предоставленный сам себе,

Кажется, что и к тетради перпендикулярен,
Льется, не думая о жесточайшей борьбе
С камнем, ступнями, песком, – и судьбе благодарен.

Пересекаются капли дождя и слов,

О как чудесно их утреннее перекрестье!
Ну а потом ты готова и дождь готов
Жить под ногами у всех в колготне и безвестье.

Да и, признаться, что рада доле такой, –

Тем, что лишь кнопка от лампы тебе подвластна,
Что лишь подушку давишь своею щекой…
Раннее утро, как раннее детство, прекрасно[265].

Да, переписываю, деточка, и трудное это, оказывается, дело: все при переписывании кажется не эдак и не так. Даже спина начала гореть. Но все-таки продолжу «пытку счастьем». Так кажется у Ахматовой: «И длится пытка счастьем» – какой она великий поэт! Можно ли лучше об этом сказать? Нет, невозможно. Откуда берется такое чудо?