Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Наконец на обратном пути в «Базельский двор» я увидела, что можно свернуть в переулок. Какая радость! Людно, но машин нет. Не переулок, узкая мощеная улица. Давно всеми описанные кафе под грибками разных цветов и без. По обе стороны улицы магазины. Сумерки буден, за столиками и в магазинах людей немного. Но обо всем этом я читала, это текущая жизнь, похожая и на тель-авивскую, меня ничуть не трогает и не умиляет. Это тебе не Библия вживе. Хочется закурить. Семен объясняет мне, что хоть много пустых кресел, куда можно усесться, пользоваться ими нельзя, не купив хотя бы бутылочку пива или чашечку кофе – приват! (Ах, если бы у нас в России могли бы всерьез относиться к чужой собственности, а не только к своей, скольких бед мы могли бы избежать хотя бы сейчас.) И вот вижу: сидит человек на (как мне, близорукой, показалось) большом канализационном люке и курит. Но это не люк, а муниципальное сидение меж «приватами». Высмотрела пустой «люк», уселись, несколько шаткая круглая скамейка. Накурилась. К шести вечера возвратились в отель. А на другой день в 11 часов тронулись в путь.

Доченька! Дорогая моя! Перебиваю свой рассказ уже совсем не предвиденными мною обстоятельствами – немецким порядком, о котором сколько ни читай в книгах, все равно не поймешь, если не столкнешься. Вдруг выясняется:

1. Ты ни за какие марки, ни за какие коврижки не имеешь права переночевать в этом роскошном, трижды проклятом Зигене. Хотя в моем номере две кровати.

2. Мы не имеем права поделиться с тобой нашим трехразовым питанием.

3. Казалось бы, можно взять в номер с собой тарелку с чем-нибудь для своей дочери. Нет, даже пустую тарелку и чашку чая мы не имеем права поднять на второй этаж с первого. На первом – роскошный зал, где кормят, с собой – только бутылку с соком.

4. Гость имеет право находиться у меня или у Семена в номере до 9 вечера. Все.

А ты прилетаешь из Иерусалима завтра в 10 утра. Должна добираться на поезде до Ольденбурга, а оттуда еще на такси к нам. Мы с Семеном просто с ума сходим, что тебе предстоит не только усталость после длинного пути, но еще и мои с тобой поиски, где переночевать. Звонили в пансионат ближайшей деревни (телефон дала хозяйка нашего невольного комфортабельного заточения), кисонька, деревенская гостиница не отвечает. Хорошо, что Генрик Егер рядом оказался. Мы только что с ним съездили в деревню, нашли дом, где хозяева держат гостиничную комнату на двоих. Договорились. Проведем с тобой ночь в 2 км от Семена и вернемся к нему уже позавтракать. Хозяин дома за нами приедет часам к девяти вечера и вернет утром. Не вернуться к Семену невозможно. Я-то несколько успокоилась, найдя ночлег, а Семен так продолжает кипеть, что у него даже давление подскочило: как я буду смотреть в глаза Леночке, у меня просто сердце разрывается от стыда и унижения. – Ничего, ничего, – успокаиваю его я, – наша Лена не только умница, но и со здравым чувством юмора. Еще и нас утешит, и еще мы е.б.ж. посмеемся с ней над кафканианой, которую нам здесь устроили. Единственно, что было здесь приятного, – это таракан. Семен вчера мне сказал: «Ты видишь темное пятно?» – «Вижу». – «Так ведь это таракан, ну просто я брата родного увидел после Переделкина». Но замечу странность: таракан оказался совсем не шустрым, медленно полз по низу стены около отопительной батареи. Неужели в России тараканы такие быстрые, потому что мы, русские люди, ленивы, нерасторопны? А здесь – все наоборот? Все может быть, поскольку все требует равновесия. Но чем уравновесится наша с Семеном глупость, – поехать не к тебе, наконец, в Швецию, где нас бы встретили как твоих гостей, по-людски, а сюда? Ну да ладно. Завтра, даст Бог, увидимся, и все утрясется, кроме твоей усталости. Но и усталость пройдет.

А я вернусь в Россию почти национал-патриоткой. Ах, скорей бы назад, в наш русский кошмар. Здесь – золотая клетка. Но разве птице не все одно, в какой она клетке сидит, в железной или золотой? Я здесь вдруг утратила то чувство внутренней свободы, которым обладала всегда, в самые тяжкие годы, в годы террора, войны, голода и гонений. Да и в текущие кровоточащие годы. Генук, Лиснянская, генук, – говорю я себе по-немецки. Давай-ка вернись покамест к Ренате.