Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Лауреату Пушкинской премии фонда Тёпфера полагается месячное пребывание на вилле в Гамбурге, на берегу Эльбы. Туда-то я тебя и просила прилететь из Иерусалима на денек, повидаться перед твоей поездкой в Прагу. Семен без меня никуда выехать не может, нас пригласили вдвоем, но только на две недели, поделили месяц пополам. Переговоры в Москве о дате нашего приезда вела работница Пен-центра и сообщила, что самое удобное время для них – начало октября. Для них? Для кого? Мы почему-то были уверены, что это профессор Вольф Шмид, председатель жюри по премиям, и его жена Ирина. Ибо именно они говорили нам на банкете в Москве, что будут нас опекать в Гамбурге, возить на машине, знакомить с городом. Мне даже и в голову не пришло спросить у Кати (замдиректора Пен-клуба), от кого она получила факс из Гамбурга. Я, человек далекий от «светской жизни», от каких-либо тусовок, только об одном спросила у Чухонцева, также члена жюри Пушкинской премии, позвонившего нам накануне отлета: «Скажи, а там дадут мне какую-нибудь отдельную от Семена комнатенку? Ведь я курю!» – «Инна, ты просто кокетка, – пристыдил меня Чухонец, – у тебя в распоряжении целая вилла на Эльбе!» Да, именно там жил каждый ежегодный лауреат – и Битов, и Фазиль Искандер, и Кибиров пополам с Приговым, и Ахмадулина. Думаю, если бы Семен ехал без меня, он попал бы туда. Но я неправильная, а значит, все и должно быть со мной и при мне – не как у людей.

Итак, прилетаем в Гамбург. Нас встречают вовсе не Шмид с женой, а смутно вспомнившаяся мне сотрудница фонда Тёпфера Рената. Именно она вручала Семену премию в долларах. Целуемся, садимся в такси. И тут я узнаю, что нас она везет вовсе не на виллу, а в гостиницу. На вилле ремонт. Несмотря на то что впервые вижу островерхие крыши старого, мало уцелевшего и реставрированного после войны Гамбурга, вообще – европейскую землю, я от ее сообщения впадаю в некую панику, мне свойственную. Но все же какая-то надежда во мне еще теплится, и я спрашиваю: а будет ли у меня хоть маленькая комнатенка в гостинице, где я могла бы курить, читать и засыпать, когда захочу или смогу. Оказывается – нет. Рената высокая, темноволосая, довольно интересная женщина года на два старше тебя. Ей сорок пять лет. Она нас привезла в трехзвездочный отель, не помню, как по-ихнему, а в переводе на русский – это Базельский двор. Т. е. отель швейцарский. В номере, где меня поразили две большие кровати с плоскими белыми подушками и пышными белыми же одеялами, ничем не покрытыми. ‹…›

С нами летел Александр Шарипов[274], молодой, широкоплечий и при этом субтильный, тихо говорящий молодой прозаик из Вологды. Он-то и помог мне управиться с двумя небольшими чемоданами и сумкой по приезде в Гамбург и отъезде сюда, где и пишу тебе это письмо. Семену я, кроме зонтика, таскать ничего не позволяю. «Береженого Бог бережет» – интересная поговорка. Береженного кем? Самим собою? Но этого мало. Нужен еще и берегущий человек – и я всю дорогу в более широком смысле, чем перелет и переезд, именно этот человек. Так что и берегущего Бог бережет. Я еще жива, хоть далеко не здорова. Но я отвлеклась от «Базельского двора», и так будет всегда на всем пространстве моей книги. Говорят – это и есть поток сознания. Раз есть поток сознания, значит, есть и поток бессознания. Не может быть понятья без его противоположности. Я же просто не умею идти по прямой из точки а в точку б. От каждой замысленной мною прямой, как от струны, вдруг начинают отпочковываться стежки-дорожки, похожие на паутинки. И мой поток подсознания попадается в эти паутинки. Так случилось и с моей вышедшей летом книгой «Шкатулка с тройным дном». «Шкатулку» в двух экземплярах я также взяла с собой, одну подарю Генрику Егеру, китаисту и переводчику стихов Семена, другую – профессору-слависту Шмиду и его жене.